Это сага, которая завоевала сердца миллионов читателей во всем мире. Это сага о великой любви Клэр Рэндолл и Джейми Фрэзера - любви, которой не страшны пространство и время. Это сага о женщине, которая, оказавшись в совершенно непостижимой ситуации, нашла в себе силы и мужество противостоять обстоятельствам. Целых двадцать лет Клэр Рэндолл хранила свою тайну. Но теперь она возвращается в Шотландию, страну величественных гор, окутанных туманом. Она хочет выяснить правду, столь же ошеломительную, как и события, ее породившие. Правду о загадке древнего каменного круга, способного перебросить человека на много лет назад, и о Джеймсе Фрэзере, шотландском воине XVIII века, чья храбрость и любовь защищали Клэр от опасностей той бурной эпохи. А ее повзрослевшей дочери, медноволосой Брианне, предстоит узнать правду о ее настоящем отце.
Серия: Чужестранка Книги автора - Диана Гэблдон Перевод книги: Наталья В. Рейн, Н. П. Жабина
Приятного чтения. Вы так же можете оставлять свои комментарии, отзывы, а так же обсуждать книгу.
— Ничего не получится, — пробормотала я, закалывая волосы шпильками, украшенными бриллиантами. — Ей нужна медицинская помощь. Ей нужен врач! — Он у нее есть. — Джейми поднял подбородок и посмотрел на меня, затем снова уставился в зеркало, завязывая шейный платок. — Это ты. Наконец платок был завязан, и он взял расческу и быстро провел ею по густым рыжим волосам. — Нет времени заплетать, — сказал он, придерживая одной рукой сзади хвост, а другой шаря в ящике. — Есть у тебя какая-нибудь лента, а, Саксоночка? — Позволь мне. — Я встала за его спиной, собрала концы волос и обвязала их зеленой лентой. После всех событий этой кровавой ночи — и вдруг званый обед! И не просто званый. В качестве почетного гостя был приглашен герцог Сандрингемский с небольшой, но изысканной свитой. Месье Дюверни должен был прийти со своим старшим сыном, известным банкиром. Будут еще Луиза и Жюль де ла Тур, а также д'Арбанвилли. Но особую пикантность вечеру должно было придать присутствие графа Сент-Жермена. — Сент-Жермен? — удивленно воскликнула я, когда Джейми сообщил мне об этом на прошлой неделе. — Это еще зачем? — Я веду дела с этим человеком, — возразил Джейми. — Он уже приходил сюда прежде, к Джареду. Хочу понаблюдать, как он будет разговаривать с тобой за обедом. Если судить по тому, как он ведет дела, он не из тех, кто скрывает свои мысли. — Джейми взял белый кристалл, подаренный мне метром Раймоном, и задумчиво взвесил его на ладони. — Довольно красивый… — медленно проговорил он. — Я сделал для него золотую оправу, чтобы ты могла носить на шее. Поиграй им во время обеда, пока кто-нибудь не спросит тебя об этом камне, Саксоночка, расскажи, для чего он нужен, и обязательно понаблюдай за выражением лица Сент-Жермена, когда будешь рассказывать. Если это он подсыпал тебе яду в Версале, он себя выдаст. Сейчас мне хотелось только мира, покоя и никаких посторонних. Спрятаться, забиться в норку, как кролик. Но я должна быть на этом званом обеде с герцогом, который может оказаться якобитом или английским шпионом, с графом, который может оказаться моим отравителем. А в это время наверху, в комнате для гостей, будет скрываться жертва изнасилования. Руки у меня так дрожали, что никак не удавалось застегнуть цепочку, на которой висел кристалл в золотой оправе. Джейми подошел и защелкнул застежку одним движением пальца. — У тебя что, нервы железные? — спросила я. Он состроил мне гримасу в зеркале и прижал руки к животу. — Отчего же, нервы как нервы. Только расположены в животе, а не в руках. У тебя еще есть то снадобье от колик? — Вон там. — Я указала на аптечку, которая так и осталась на столе после того, как я взяла оттуда лекарство для Мэри. — В маленькой зеленой бутылочке. Прими одну чайную ложку. Он обошелся без ложки. Откупорил пузырек и отпил несколько глотков, после чего стал рассматривать наполнявшую его жидкость. — Боже, ну и гадость! Ты уже готова, Саксоночка? Гости будут с минуты на минуту. Мэри тем временем лежала в комнате для гостей на втором этаже. Внимательно осмотрев ее — сильных повреждений не обнаружилось, если не считать нескольких синяков и шока, — я дала ей макового сиропа, который действовал успокаивающе. Алекс Рэндолл пресек все попытки Джейми отправить его домой и остался охранять Мэри. Я велела ему позвать меня тут же, как только она проснется. — Каким образом этот идиот там оказался? — спросила я, шаря в тумбочке в поисках коробочки с пудрой. — Я задавал ему этот вопрос, — ответил Джейми, — похоже, бедняга влюблен в Мэри Хоукинс. Он таскался за ней по всему городу, понурившись, как увядший цветок, он ведь знает, что она собирается замуж за Мариньи. Я уронила пудреницу. — Так он влюблен в нее? — выдавила я, отгоняя поднявшееся облачко пудры. — Так он говорит, и я не вижу причин сомневаться в этом. — Джейми смахнул пудру с моего платья. — Он был совершенно подавлен, когда говорил мне об этом. — Представляю… — К различным противоречивым чувствам, которые переполняли меня, добавилась жалость к Алексу Рэндоллу. Он наверняка даже не поговорил с Мэри, считая, что простой секретарь не может конкурировать с Гасконским Домом. И что он теперь чувствует, видя, как она стала жертвой грубого насилия почти у него на глазах? Почему, черт побери, он не поговорил с ней? Она бы тотчас согласилась убежать с ним. Я догадалась, что английский викарий должен быть, без сомнения, тем «духовным» объектом безмолвной преданности Мэри, о котором она мне говорила. — Рэндолл — джентльмен, — возразил Джейми, подавая мне пуховку и коробочку румян. — Ты хочешь сказать, он глупый осел, — безжалостно констатировала я. Джейми пожал плечами. — Возможно, — согласился он. — К тому же он еще и беден, у него нет никаких доходов, чтобы содержать жену, если семья откажется от нее, что они, несомненно, и сделают, если она сбежит с ним. И здоровье у него слабое, да и другого места ему не найти, ведь герцог наверняка уволит его без всякой жалости. — Кто-то из слуг может случайно наткнуться на нее. — Я сменила тему, стараясь отвлечься от недавних трагических событий. — Нет, не наткнется. Все слуги будут заняты. А к утру ей станет лучше, и она сможет вернуться в дом своего дяди. Я послал ему записку, — добавил он, — предупредить, что племянница осталась ночевать у друзей, потому что было очень поздно возвращаться. Не хотел, чтоб они искали ее. — Да, но… — Саксоночка. — Не дав мне продолжить, он взял меня за плечи и заглянул в зеркало, чтоб встретиться со мной взглядом. — Ее никто не должен видеть, пока она не начнет разговаривать и вести себя как обычно. Если узнают о том, что с ней произошло, ее репутации конец. — Ее репутации! Но разве она виновата в том, что ее изнасиловали?! — Голос у меня слегка дрожал, и Джейми еще крепче сжал мои плечи. — Это несправедливо, Саксоночка, но так уж оно повелось на белом свете. Если станет известно, что она больше не девственница, ни один мужчина не женится на ней. Ее будут презирать, и она останется старой девой до конца своих дней. — Он снова сжал мне плечи, затем поднял руку и помог заколоть волосы шпилькой. — Это все, что мы можем сделать для нее, Клэр, — добавил он. — Не дать причинить ей большего вреда, постараться исцелить ее… И найти того грязного подонка, который над ней надругался. Неужели, думаешь, я не понимаю, каково сейчас ей? Я нежно сжала его пальцы. Он ответил мне столь же нежным пожатием моей руки, потом поднес ее к губам и поцеловал. — Господи, Саксоночка! Пальцы у тебя как ледышки. — Он заглянул мне в лицо. — Ты хорошо себя чувствуешь, девочка? Выражение моего лица заставило его снова выдохнуть: «Господи!», опуститься на колени и прижать меня к накрахмаленному жабо рубашки. Остатки мужества покинули меня, и я припала к его груди, уткнувшись в нее лицом. — Боже мой, Джейми! Я так испугалась! Я и сейчас боюсь. Боже, как я хочу, чтоб ты взял меня прямо сейчас!.. Он засмеялся, но прижал меня к себе еще крепче: — Ты думаешь, поможет? — Да. Я и в самом деле считала, что не буду чувствовать себя в безопасности, пока не окажусь с ним в постели, в тишине нашего дома, ощущая его тепло и силу рядом и внутри меня. Радость соединения вернет мне храбрость, взаимное обладание поможет избавиться от ужасного чувства беспомощности перед насильниками. Он держал в ладонях мое лицо и целовал, и на какое-то мгновение страх перед будущим и все кошмары прошлой ночи улетучились. Затем он отстранился и улыбнулся. Тень тревоги омрачала каждую черточку его лица, но в глазах виднелось лишь мое собственное маленькое отражение. — Я это учту, — нежно произнес он. Мы благополучно перешли ко второму блюду, и я почти совсем успокоилась, хотя руки, когда я пробовала консоме, все еще слегка дрожали. — О, как увлекательно! — воскликнула я, едва молодой Дюверни закончил рассказывать какую-то историю, которой я почти не слышала, так как настороженно прислушивалась к тому, что происходит на втором этаже. — Пожалуйста, расскажите еще! Я перехватила взгляд Магнуса. Как раз в этот момент он обслуживал графа Сент-Жермена, сидевшего напротив меня, и одобрительно улыбнулась ему, насколько это было возможно с ртом полным рыбы. Отлично вышколенный, приученный всегда улыбаться, он почтительно склонил голову и принялся обслуживать других гостей. Я дотронулась до цепочки на шее и нарочно качнула кулон с кристаллом. Лицо графа осталось бесстрастным, он потянулся к вазочке с миндалем. Джейми и Дюверни-старший сидели рядом на другом конце стола и были увлечены беседой. Они не обращали внимания на еду, а Джейми левой рукой выводил на клочке бумаги какие-то цифры. «Шахматы или подсчеты?» — подумала я. Почетный гость, герцог, сидел во главе стола. Он смаковал первые блюда с наслаждением истинного француза, а сейчас был вовлечен в оживленный диалог с мадам д'Арбанвилль, которая сидела по правую руку от него. Так как герцог был в настоящее время самым влиятельным англичанином в Париже, Джейми считал, что стоит поддерживать с ним добрые отношения в надежде получить хотя бы какую-нибудь информацию, могущую навести на след отправителя музыкального послания Карлу Стюарту. Мое же внимание было направлено на господина, сидящего против герцога. На Сайласа Хоукинса. Я так и обмерла, когда герцог, входя в гостиную, указал пальцем через плечо и спросил: — Вы ведь знакомы с мистером Хоукинсом, миссис Фрэзер? Маленькие веселые голубые глазки герцога встретились с моими, выражая полную уверенность, что все его прихоти будут исполнены, и мне ничего не оставалось, как улыбнуться и кивнуть, а затем попросить Магнуса подать еще один прибор. Джейми, завидев мистера Хоукинса в дверях гостиной, скорчил такую гримасу, словно ему понадобилась новая порция желудочного лекарства, но, справившись с собой, подал гостю руку и завел разговор о достоинствах разных гостиниц по пути в Кале. Я взглянула на часы над камином. Сколько еще ждать, пока они все уйдут? Какие блюда уже принесли и что еще осталось? Еще сладкое. Затем салат и сыр. Бренди и кофе, портвейн для мужчин, ликер для дам. Час или два оживленных разговоров. Не слишком оживленных. Боже, прошу тебя, помоги, иначе они никогда не разойдутся. Разговор зашел о жестокостях уличных бандитов. Я отодвинула рыбу и взяла кусочек мясного рулета. — Я слышал, что некоторые из этих банд состоят не из черни, как следовало бы ожидать, а из молодых отпрысков знати! — Генерал д'Арбанвилль скривил губы, настолько ужасающей ему показалась эта мысль. — Они делают это из спортивного интереса — подумать только! Словно это не ограбление достойных граждан и не надругательство над женщинами, а петушиные бои! — Просто поразительно, — изрек герцог с невозмутимостью человека, который нигде никогда не появляется без внушительного эскорта. Блюдо с закусками проплыло вблизи его подбородка, и он сгреб с полдюжины креветок к себе в тарелку. Джейми взглянул на меня и встал из-за стола. — Прошу вашего внимания, дамы и господа, — сказал он с поклоном. — У меня есть нечто особенное, совершенно особенный портвейн — я бы хотел, чтобы его сиятельство отведал его. Сейчас он будет доставлен прямо из погреба. — Это, должно быть, «Бель Руж», — сказал Жюль де ла Тур, блаженно причмокивая губами. — Вам предстоит испытать редкое удовольствие, ваше сиятельство. Я больше нигде не пробовал такого вина. — Скоро попробуете, monsieur le Prince, — вмешался граф Сент-Жермен. — Даже кое-что получше. — Не может быть ничего лучше «Бель Руж!» — воскликнул генерал д'Арбанвилль. — Может, — самодовольно заявил граф. — Я нашел новый портвейн, изготовленный на острове Гостос, недалеко от побережья Португалии. У него такой насыщенный рубиновый цвет и такой вкус, что «Бель Руж» в сравнении с ним покажется вам просто подкрашенной водой. Я заключил контракт на покупку всего урожая в августе. — В самом деле, граф? — Сайлас Хоукинс поднял свои густые с проседью брови. — Значит, вам удалось найти нового партнера для инвестиций? Насколько я понял, ваши собственные ресурсы… скажем так, исчерпаны? Вследствие печальной гибели «Патагонии»… — Он взял с тарелки кусочек сыра и ловко отправил его в рот. Граф стиснул зубы, на лице его заиграли желваки. На нашей стороне стола повеяло холодом. По тому, какой взгляд мистер Хоукинс бросил в мою сторону, и по легкой усмешке, скривившей его губы, стало ясно, что он все знает о моей роли в гибели несчастной «Патагонии». Я снова дотронулась до кристалла на шее, но граф не смотрел на меня. Кровь бросилась ему в лицо, и он уставился на Хоукинса с откровенной враждебностью. Джейми был прав — этот человек не умел скрывать своих эмоций. — К счастью, — сказал граф, не без труда обуздывая свой гнев, — я действительно нашел партнера, изъявившего желание финансировать эту покупку. Кстати, это земляк нашего гостеприимного хозяина. — Он сардонически кивнул в сторону дверей. Как раз в это время появился Джейми. За ним следовал Магнус с огромным графином портвейна «Бель Руж» в руках. Хоукинс перестал жевать и открыл рот от удивления: — Шотландец? Кто же он? Я не знал, что в Париже есть другие шотландцы, занимающиеся виноторговлей, кроме Дома Фрэзера. Глаза графа заблестели от удовольствия. Он перевел взгляд с Хоукинса на Джейми: — Я думаю, это спорный вопрос, можно ли моего инвестора считать шотландцем в данный момент. Так или иначе, он земляк милорда Брох Туараха. Его имя — Карл Стюарт. Эта новость произвела эффект, на который граф и рассчитывал. Сайлас Хоукинс едва не подавился. Джейми, приготовившись что-то сказать, молча сел, задумчиво глядя на графа. Жюль де ла Тур затараторил, брызжа слюной, а вместе с ним и пораженная новостью чета д'Арбанвиллей. Даже герцог оторвал взгляд от тарелки и уставился на графа с нескрываемым интересом. — В самом деле? — спросил он. — Насколько мне известно, Стюарт беден как церковная крыса. Вы уверены, что он не обманывает вас? — Я не хотел бы кого-либо оклеветать или возбудить по отношению к кому-то подозрение, — вступил в разговор Жюль де ла Тур, — но при дворе хорошо известно, что у Стюартов нет денег. Я слышал, что некоторые сторонники якобитов действительно пытались последнее время собрать какие-то средства, но безуспешно. — Так оно и есть, — вмешался молодой Дюверни, подавшись вперед. — Карл Стюарт лично беседовал с двумя моими знакомыми банкирами, но ни один из них не захотел ссудить ему сколько-нибудь значительную сумму в его теперешних обстоятельствах. Я быстро переглянулась с Джейми. Это были хорошие новости. Но как быть с сообщением графа об инвестировании? — Тем не менее, я говорю правду, — с воинственным видом заявил тот. — Его высочество получил заем в пятнадцать тысяч ливров в Итальянском банке и отдал всю сумму в мое распоряжение, чтобы нанять корабль и закупить вино на Гостосе. Вот здесь у меня подписанное им письмо. — Он многозначительно похлопал себя по груди, затем откинулся на спинку стула и с победоносным видом обвел взглядом всех сидящих за столом, остановив его на Джейми.
— Ну-с, милорд, — он указал на графин, который стоял на белой скатерти перед Джейми, — вы все еще собираетесь дать нам попробовать вашего знаменитого вина? — Да, конечно, — пробормотал Джейми и механически взял бокал. Луиза, не проронившая ни слова на протяжении всего ужина, заметила состояние Джейми. Верный друг, она повернулась ко мне, делая попытку перевести разговор на нейтральную тему. — Какой красивый камень у вас на шее, моя дорогая, — сказала она, показывая на кристалл. — Где вы его достали? — Ах это? — ответила я. — Это… Вдруг раздался прерывистый стон. Его хрупкое эхо зазвенело в подвесках канделябров у нас над головами. — Боже мой, — промолвил граф Сент-Жермен в полной тишине. — Что это? Стон повторился снова и снова. Он доносился с лестницы. Гости, вскочившие из-за стола, словно вспорхнувшая стая уток, бросились в холл. Там они увидели Мэри Хоукинс. В разорванной одежде, на виду у всех она стояла на верхней площадке лестницы. Как будто для пущего эффекта, она стояла с широко раскрытым ртом, скрестив руки на груди, едва прикрытой обрывками материи. Ее расширившиеся зрачки при свете канделябров казались скованными ужасом озерами. Она смотрела вниз, но не видела ни ступеней, ни стоящих в холле людей. — Нет! — закричала она. — Нет! Пустите меня! Пожалуйста, прошу вас! Не трогайте меня! Ослепленная наркотическим лекарством, она, видимо, почувствовала какое-то движение сзади, потому что быстро обернулась и стала колотить по рукам Алекса Рэндолла, пытавшегося успокоить ее. К несчастью, снизу его попытки выглядели скорее как продолжение атаки отвергнутого соблазнителя. — Во имя Господа Бога! — гневно закричал генерал Д'Арбанвилль. — Мерзавец! Немедленно отпустите ее! Старый солдат взбежал по ступенькам вверх, забыв свой возраст, хватаясь на ходу за шпагу, которую он, к счастью, оставил в прихожей. Я преградила своими юбками путь графу и молодому Дюверни, которые имели намерение последовать за генералом, но ничего не могла поделать с дядей Мэри, Сайласом Хоукинсом. С выкатившимися из орбит глазами, виноторговец минуту стоял неподвижно, затем, наклонив голову, медленно, как разъяренный бык, пошел вперед, расталкивая других. Взглядом, полным отчаяния, я отыскала Джейми и подняла брови в немом вопросе. Он кивнул мне, затем огляделся. На секунду его взгляд остановился на маленьком столике у стены. На нем стояла ваза с хризантемами. Джейми прикинул расстояние, на мгновение закрыл глаза, как бы полагаясь на милость Божью, и прыгнул. Вскочив на столик, он ухватился за перила, перевалился через них и очутился на лестнице, на метр, опередив генерала. Это был истинно акробатический трюк. Несколько дам вскрикнули не то от ужаса, не то от восхищения. Когда Джейми одним махом преодолел последние ступеньки, ропот внизу усилился. Он встал между Мэри и Алексом, взял Алекса за плечо, хорошенько примерился и нанес ему увесистый удар в челюсть. Юноша, удивленно взиравший на герцога, стоявшего в толпе внизу, медленно опустился на колени и рухнул на пол. Глаза его все еще были широко открыты, но неожиданно стали пустыми и бессмысленными, как у Мэри.
КЛЯТВА ПРИНЕСЕНА Часы на камине громко и раздражающе тикали. Это был единственный звук в доме, не считая скрипа половиц и шарканья ног где-то далеко внизу в служебных помещениях. С меня достаточно было сегодня шума. Мне хотелось тишины, чтобы успокоить натянутые до предела нервы. Я открыла дверцу часов, вынула гири, и тиканье сразу прекратилось. Вечер, несомненно, стал гвоздем сезона. Те, кому не удалось присутствовать на нем, еще долго будут сожалеть об этом. Им оставалось лишь удовлетворять свое любопытство, слушая сплетни и разноречивые описания. Мне, наконец, удалось влить в рот Мэри еще одну довольно большую дозу макового сиропа. Она забылась в жалких, окровавленных обрывках своей одежды, предоставив мне, наконец, возможность услышать, о чем говорят Джейми, генерал и мистер Хоукинс. Алексу хватило благоразумия оставаться без сознания, и я уложила его на полу возле Мэри. Они лежали рядом, как пара мертвых макрелей, и напоминали Ромео и Джульетту, тоже некогда лежавших у всех на виду и являвших собой укор родственникам. Эту иллюзию разрушил мистер Хоукинс. — Она погибла! — вскричал он. — Вы погубили мою племянницу! Виконт теперь ни за что не женится на ней! Грязный шотландец! И твоя проститутка. — Он указал на меня. — Шлюха! Сводница! Заманили невинную девушку в свое логово, чтобы удовлетворить похоть какого-то мерзавца! Да вы просто… Долго сдерживающий себя Джейми взял мистера Хоукинса за плечо, повернул его лицом к себе и ударил прямо в мясистую челюсть. И теперь стоял, задумчиво потирая кисть, глядя, как закатываются глаза толстого виноторговца. Мистер Хоукинс отлетел к стене и медленно сполз по ней на пол. Джейми направил холодный взгляд синих глаз на генерала д'Арбанвилля. Тот, увидав, какая судьба постигла Хоукинса, благоразумно опустил винную бутылку, которой было, замахнулся, и отступил назад. — Ну, давайте, продолжайте! — раздался голос за моей спиной. — Почему вы остановились, Туарах? Бейте всех троих! Громите всех! — И генерал, и Джейми, оба с неприязнью посмотрели на говорившего. — Убирайтесь, Сент-Жермен, — сказал Джейми. — Это не ваше дело. — Его голос звучал спокойно, но громко. Он говорил так, чтобы слышали все стоящие и внизу и наверху. В плечах его камзол лопнул по швам, и сквозь Дыры виднелась белая льняная рубашка. Сент-Жермен скривил губы в вежливой усмешке. Ему нравилось быть в центре внимания. — Не мое дело? Как подобные происшествия могут не быть делом любого общественно мыслящего человека? — Его довольный взгляд скользнул по толпе, стоявшей внизу. — В конце концов, если гость его величества имеет такое превратное представление о гостеприимстве, что устраивает бордель в своем доме, разве это не… Нет! Вы этого не сделаете! — закричал он, едва Джейми сделал шаг в его сторону. Неожиданно в руке графа блеснул клинок, как по волшебству появившийся из накрахмаленных манжет рубашки. Я увидела, как у Джейми сжались губы, напряглись и поднялись плечи под разорванной одеждой — он был готов к бою. — Сейчас же прекратите! — раздался властный окрик, и оба Дюверни, старший и младший, стали проталкиваться на лестничную площадку. Молодой Дюверни повернулся, чтобы люди на лестнице могли его слышать. — Вы! — обратился Дюверни-старший к Сент-Жермену. — Если вы хоть немного общественно мыслящий человек, как вы утверждаете, лучше займитесь делом и постарайтесь сделать так, чтобы толпа внизу разошлась. С минуту Сент-Жермен и банкир сверлили друг друга взглядом, затем смелость Сент-Жермена куда-то улетучилась. Он молча повернулся и пошел вниз, расталкивая всех и призывая разойтись. Несмотря на все усилия, гости, привлеченные скандалом, разошлись, только когда явились королевские гвардейцы. Очнувшийся к этому времени мистер Хоукинс выдвинул против Джейми сразу два обвинения: в похищении его племянницы и сводничестве. Какой-то момент мне казалось, что Джейми снова ударит его. Мышцы под тонким бархатом камзола напряглись, но, поразмыслив, он не стал этого делать. После долгих объяснений Джейми дал согласие ехать в управление охраны, которое находилось в Бастилии, видимо, чтобы самому дать там объяснения по поводу того, что произошло у него в доме. Алекса Рэндолла, бледного, обессилевшего и абсолютно не понимавшего, что происходит, тоже увели. Герцог этого не видел, он поспешно сел в свою карету и уехал еще до появления гвардейцев. Какова бы ни была его дипломатическая миссия, причастность к скандалу могла только навредить. Бедную Мэри Хоукинс, которая все еще была без сознания, завернули в одеяло и увезли в дом ее дяди. Меня тоже хотели забрать в управление, но Джейми решительно воспротивился, и, учитывая мое положение, меня оставили дома. Видя, что Джейми настроен серьезно и вот-вот опять пустит в ход кулаки, гвардейский капитан отступился, но с условием, что я не уеду из города. Хотя в идее покинуть Париж были свои привлекательные стороны, я все равно не смогла бы уехать без Джейми и без колебаний дала слово чести. Пока гости толпились в прихожей, разыскивая свои шляпы и плащи, Муртаг стоял у дверей. На его лице была написана решимость. Определенно, он собирался следовать за Джейми всюду, куда бы ни пришлось. И я облегченно вздохнула. Мой муж, по крайней мере, не будет один. А он наклонился и шепнул мне на ухо: — Не волнуйся, Саксоночка, я скоро вернусь. Если что-нибудь случится… — Мгновение он колебался, а затем твердо сказал: — Нет, в этом не будет необходимости, но если тебе понадобится друг, иди к Луизе де ла Тур. — Хорошо. — У нас хватило времени лишь обменяться поцелуем, и его увели. Двери были открыты настежь, и я увидела, как Джейми оглянулся, перехватил взгляд Муртага и сделал ему знак. Муртаг, держась за пояс, на котором висела шпага, стал протискиваться к Джейми, толкнув молодого Дюверни так, что тот едва не упал на мостовую. Последовала короткая, безмолвная дуэль взглядов. Джейми пожал плечами и развел руками, не сумев переубедить Муртага. Джейми вышел на улицу, не обращая внимания на гвардейцев, следующих за ним по пятам, но у двери заметил маленькую фигурку Фергюса и остановился, чтобы что-то сказать. Расправив плечи, он обернулся и послал мне улыбку, которую я явственно различила в свете фонарей. Затем, кивнув старшему месье Дюверни, сел в ожидавшую его карету и уехал. Муртаг успел вскочить на запятки экипажа. Фергюс стоял на улице, провожая глазами карету, пока она не скрылась из виду. Затем, поднявшись по ступенькам, взял меня за руку и повел за собой: — Идемте, миледи. Милорд велел, чтобы я о вас позаботился, пока он не вернется. Фергюс скользнул в гостиную, бесшумно закрыв за собой дверь. — Я обошел дом, миледи, — сказал он шепотом. — Все закрыто. — Он так старался подражать интонациями Джейми, что я, несмотря на волнение, улыбнулась. Его кумир возложил на него ответственность, и он совершенно серьезно будет выполнять свои обязанности. Проводив меня в гостиную, Фергюс решил обойти вокруг дома, как это всегда делал по вечерам Джейми, проверить, хорошо ли закрыты двери и ставни, погашены ли камины. Одна щека у него была выпачкана в саже. Он потер пальцем глаз, и тот теперь белел на темном фоне, как у маленького енота. — Вам нужно отдохнуть, миледи, — сказал он. — Не волнуйтесь, я буду рядом. Я не засмеялась, только улыбнулась ему: — Не смогу я уснуть, Фергюс. Немного посижу здесь. Тебе, наверное, лучше все-таки пойти поспать. У тебя был трудный день. Нелегко было отослать его спать, не ущемляя чувства его ответственности за дом. Но видно было, что он еле держится на ногах. Маленькие худые плечи ссутулились, а круги под глазами были темнее, чем сажа на лице. Он непрестанно зевал, но все-таки отказался: — Нет, миледи. Я останусь с вами… Если вы не возражаете, — добавил он поспешно. — Не возражаю. Он слишком устал, чтобы разговаривать или шалить в своей обычной манере, и его сонное присутствие в комнате успокаивало, словно присутствие кошки или собаки. Я сидела, глядя на тлеющие угли, и старалась достичь хоть какого-то душевного равновесия. Пыталась представить себе тихие озера, лесные просеки, даже тишину и полумрак церкви в аббатстве — ничего не помогало. Все эти мирные образы затмевали события сегодняшнего вечера. Перед глазами стояли грубые руки и ухмыляющиеся рты, темнота, наполненная страхом, белое, искаженное лицо Мэри, такое же — у Алекса Рэндолла, ненависть в свинячьих глазках мистера Хоукинса, подозрение на лицах генерала и Дюверни, злоба, которой так и веяло от Сент-Жермена, его нездоровая радость от участия в скандале. И в довершение всего — улыбка Джейми. Какая-то неуверенность чувствовалась в ней в мерцающем свете фонарей. Что, если он не вернется? Вот мысль, которую я старалась отогнать от себя с той минуты, как его увели. Что, если он не сможет оправдаться и снять с себя обвинения? А если судья один из тех, кто с подозрением относится к иностранцам — я имею в виду, с большим подозрением, чем обычно? — тогда Джейми запросто смогут упрятать в тюрьму на неопределенный срок. И хуже опасений, что эти непредвиденные обстоятельства способны свести на нет всю проделанную за последние несколько недель работу, была мысль о том, что Джейми может оказаться в камере, подобной той, в которой я нашла его в Уэнтуортской тюрьме. В свете последних событий новость о том, что Карл Стюарт вкладывает деньги в виноторговлю, казалась малозначительной. Сейчас, в одиночестве, у меня было достаточно времени для раздумий, но на многие вопросы я не могла найти ответа. Кем или чем была La Dame Blanche? Что за Белая Дама и почему одно упоминание о ней обратило нападавших в бегство? Перебирая в памяти события этого вечера, я вспомнила рассказ генерала о бандах преступников, орудующих на улицах Парижа. О том, что в этих бандах есть молодые люди из высшего общества. На эту мысль наводили и речь и одежда главаря бандитов, которые напали на нас с Мэри, хотя его сообщники выглядели намного проще. Я старалась определить, не напоминает ли этот человек кого-нибудь из знакомых, но воспоминания были неясными, темнота и состояние шока делали их расплывчатыми. В общих чертах он чем-то напоминал Сент-Жермена, хотя голос явно был не его. Однако, если это был Сент-Жермен, он мог изменить свой голос так же, как и замаскировать лицо. В то же время с трудом верилось, что граф мог принять участие в таком нападении, а затем, двумя часами позже, спокойно сидеть напротив меня и есть суп. Я сжала виски. До утра ничего нельзя было сделать. Если утро наступит, а Джейми не вернется, я обойду друзей и знакомых. Кто-нибудь из них может знать новости или предложит помощь. Но сейчас, ночью, я бессильна, словно стрекоза, замурованная в янтаре. Мои пальцы теребили одну из шпилек в волосах. Я нетерпеливо дернула ее и укололась: — Ох! — Сейчас, миледи. Я достану ее. Я не слышала, как он подошел сзади, но почувствовала, как маленькие, проворные пальцы Фергюса коснулись моих волос. Он вытащил шпильку, украшенную орнаментом, и положил ее на столик. Затем, помявшись, спросил: — А другие вынуть, миледи? — Спасибо, Фергюс, если тебе не трудно. Он легко и уверенно вытаскивал шпильки, и густые локоны падали мне на плечи. Понемногу я успокаивалась. — Вы волнуетесь, миледи? — спросил тонкий, ласковый голосок за моей спиной. — Да, — ответила я, слишком устав, чтобы храбриться. — Я тоже, — просто сказал он.
Последняя шпилька оказалась на столе, и я откинулась на спинку стула, закрыв глаза. Тут снова почувствовала, как кто-то касается моих волос, и поняла, что Фергюс расчесывает их, аккуратно расправляя локоны. — Вы позволите, миледи? — спросил он, почувствовав, что я напряглась. — Женщинам это обычно помогает, если они волнуются или расстроены. Я снова расслабилась и закрыла глаза. — Позволю, — сказала я. — Спасибо. — Потом вдруг спросила: — Каким женщинам, Фергюс? Последовало минутное колебание, будто потревожили паука, плетущего сеть, затем он снова осторожно начал перебирать пряди волос. — Это там, где я когда-то жил, миледи. Я не мог выходить, пока там клиенты, но мадам Элиза разрешала мне спать в чулане под лестницей, если я буду вести себя тихо. К утру, когда все мужчины расходились, я вылезал оттуда, и женщины иногда давали мне что-нибудь поесть, а я помогал им: застегивал белье — они говорили, что я лучше всех это делаю. — В голосе его звучала гордость. — Ну и волосы им расчесывал, когда просили. — M-м… — Легкий, равномерный звук расчески гипнотизировал. Часы стояли, времени я не знала. Но тишина за окном свидетельствовала о том, что действительно было очень поздно. — Как ты попал к мадам Элизе, Фергюс? — спросила я, с трудом подавляя зевок. — Я там родился, миледи, — ответил он. Расческа стала двигаться медленнее, и его голос сделался грустным. — Я всегда хотел узнать, кто из женщин моя мама, но так и не узнал. Дверь в гостиную распахнулась, и я очнулась от сна. В сером утреннем свете стоял Джейми, бледный, с покрасневшими от усталости глазами, но с улыбкой на лице. — Я боялась, что ты не вернешься, — прошептала я, сжимая его в объятиях. Его волосы пахли дымом и свечным жиром, одежда была в беспорядке. Но он был такой теплый и надежный, что мне стало безразлично, чем пахнет голова, которую я прижимала к груди. — Я тоже боялся, — сказал он приглушенным голосом. Я почувствовала, что он улыбается. Его руки еще крепче сжали мою талию, затем разжались. Он слегка отстранился, чтобы рассмотреть мое лицо, и убрал волосы у меня со лба. — Боже, какая ты красивая, — тихо сказал он. — Усталая и не выспавшаяся, с распущенными волосами. Милая моя. Ты просидела здесь всю ночь? — Я была не одна. — Я кивнула на Фергюса, который спал на ковре у моих ног, свернувшись калачиком и подложив под голову диванную подушечку. Он пошевелился во сне. Розовые, пухлые губы приоткрылись, как у ребенка. Он, в сущности, и был еще ребенком. Джейми положил свою большую руку ему на плечо. — Молодец, парнишка. Ты хорошо защищал свою госпожу. — Он поднял мальчика на руки. — Ты хороший парень, Фергюс, и ты заслужил отдых. Я отнесу тебя в кровать. Глаза Фергюса удивленно открылись. Затем он кивнул Джейми и, успокоившись, опять закрыл их. Когда Джейми вернулся в гостиную, я уже успела раздвинуть занавески и разжечь огонь в камине. Он сбросил рваный плащ. На нем все еще был вчерашний вечерний костюм. — Возьми. — Я подала ему бокал вина, и он стоя выпил его в три глотка. Затем опустился на маленький диван и протянул мне пустой бокал. — Не налью ни капли, пока не расскажешь, что происходит. Ты не в тюрьме — я могла бы предположить, что все в порядке, но… — Не все в порядке, Саксоночка, — прервал он меня. — Но могло быть и хуже. Выслушав мнения за и против, большая часть которых состояла из повторения мистером Хоукинсом своих первоначальных впечатлений, судья, которого вытащили по такому случаю из теплой постели председательствовать на этом процессе, с раздражением вынес следующее постановление. В связи с тем, что Алекс Рэндолл является одним из обвиняемых, он не может рассматриваться как непредвзятый свидетель. То же самое можно сказать и обо мне, как о жене и возможной сообщнице другого обвиняемого. Муртаг, по его собственным показаниям, был в бесчувственном состоянии во время нападения, а ребенок Клодель не мог быть признан в качестве свидетеля ввиду его малолетства. Таким образом, заключил судья, устремив злобный взгляд на гвардейского капитана, единственной персоной, способной пролить свет на происшествие, является Мэри Хоукинс, которая в настоящее время, ввиду своего состояния, не может этого сделать. Следовательно, все обвиняемые должны быть отправлены в Бастилию и оставаться там до той поры, когда можно будет взять показания у мадемуазель Хоукинс. Месье капитан мог бы догадаться об этом и сам. — Тогда почему же ты не в Бастилии? — спросила я. — Месье Дюверен-старший поручился за меня, — ответил Джейми, притягивая меня к себе. — Во время всего представления он сидел в углу, ощетинившись как еж. После того как судья вынес решение, он встал и заявил, что ему довелось несколько раз играть со мной в шахматы и он считает невероятным мое участие в таком бесчестном деянии. — Джейми прервал свой рассказ и пожал плечами. — Ну, ты знаешь, как он бывает красноречив. Его идея состояла в том, что человек, который может обыграть его в шахматы шесть раз из семи, не станет заманивать девушек в свой дом и бесчестить их. — Очень логично, — заметила я. — Думаю, на самом деле он опасался, что, если тебя упекут в тюрьму, ты больше не сможешь играть с ним в шахматы. — Наверное, так оно и есть, — согласился Джейми. Потом потянулся, зевнул и, с улыбкой глядя на меня, добавил: — Как бы то ни было, а я дома, и меня не так уж волнует, почему это стало возможным. Иди ко мне, Саксоночка. Он усадил меня к себе на колени и удовлетворенно вздохнул. — Знаешь, чего мне хочется? — прошептал он мне на ухо. — Сбросить эту грязную одежду и улечься с тобой на коврике перед камином. Положить голову тебе на плечо и спать так до утра. — Рискуем помешать слугам, — заметила я. — Им придется мести вокруг нас. — К черту слуг, — сказал он умиротворенно. — Для чего существуют двери? — Конечно, для того, чтобы в них стучать, — ответила я, так как именно в этот момент раздался легкий стук. Джейми помедлил, уткнувшись лицом в мои волосы, затем вздохнул, поднял голову и посадил меня на диван рядом с собой. — Всего на полминуты, — пообещал он мне, понизив голос, затем крикнул: — Войдите! Дверь отворилась, и в комнату вошел Муртаг. Я хорошо помнила, какой жалкий вид был у него прошлой ночью, и теперь подумала, что выглядит он, пожалуй, еще хуже. Он, как и Джейми, провел бессонную ночь. Подбитый глаз совсем затек. Второй глаз потемнел и приобрел цвет подгнившего банана. Над бровью красовалась пурпурная шишка величиной с гусиное яйцо с кровавой коркой посередине. Это был след от удара по голове. Маленький клансмен произнес едва ли несколько слов с тех пор, как его освободили из парусинового свертка прошлой ночью. Коротко осведомившись у Фергюса, где его кинжал и шпага — Фергюс, обладая нюхом ищейки, тут же нашел их за кучей мусора, — Муртаг угрюмо молчал всю обратную дорогу, пока мы поспешно шагали по мрачным парижским улицам. А дома достаточно было одного взгляда его здорового глаза, чтобы предупредить все вопросы слуг. Я надеялась, что в суде он постарается защитить своего хозяина, хотя понимала, что на месте французского судьи вряд ли прислушалась бы к его словам. Сейчас он молчал, как химеры на соборе Парижской Богоматери, одну из которых он, кстати, удивительно напоминал. Как бы ужасно ни выглядел Муртаг, он, казалось, никогда не терял чувства собственного достоинства. Не потерял он его и сейчас. Выпрямившись, словно аршин проглотил, он прошел по ковру и преклонил колено перед Джейми. Последнего этот жест привел в некоторое замешательство. Невысокий и жилистый, Муртаг отстегнул от пояса свою шпагу и, выдвинув ее наполовину из ножен, протянул Джейми. Сделал он это просто, без рисовки, но явно с чувством облегчения. Изуродованное лицо было бесстрастно, единственный глаз смотрел, не мигая прямо на Джейми. — Я предал тебя, — тихо произнес он. — И я прошу тебя, как своего господина, возьми мою жизнь, потому что я не могу больше жить с таким позором. Джейми подался вперед и, забыв об усталости, внимательно смотрел на своего слугу. С минуту молчал, положив руку на колено. Затем встал и осторожно опустил ладонь Муртагу на голову. — Потерпеть поражение в битве — это не позор, друг мой, — мягко возразил Джейми. — Самые великие воины могут быть побеждены. — Нет, — покачал головой маленький шотландец, — меня победили не в битве. Ты мне доверился. Доверил охранять твою жену и не родившегося ребенка, а также юную английскую девушку. И я так плохо выполнил это поручение, что не смог нанести удара, когда пришла опасность. Честно говоря, я даже не видел руки, которая сбила меня с ног. — Послушай, — начал Джейми. Но Муртаг не дал ему досказать. — И вот что из этого вышло. — Никогда раньше, за все время, что знала его, я не слышала, чтобы он был так многословен. — Твое доброе имя запятнано, на твою жену напали, а юная леди… — Его тонкие губы на мгновение сомкнулись, к горлу подкатил комок. — Я не нахожу себе места от горя. — Да… — тихо заговорил Джейми, кивая. — Да, я это понимаю и сам испытываю то же самое. Он приложил руку к сердцу. Мужчинам явно надо было остаться наедине. Они стояли, склонившись, друг к другу. Я сидела, опустив руки на колени, не говорила ни слова и не двигалась. Я не хотела вмешиваться. — Но я не твой господин, — снова заговорил Джейми. — Ты не давал мне клятвы, и у меня нет власти над тобой. — Нет, она у тебя есть… — В голосе Муртага звучала твердость. Полуобнаженная шпага в его руках даже не дрогнула. — Но… — Я дал тебе клятву, Джейми Фрэзер, когда тебе не было еще и недели от роду. Когда твоя мать еще держала тебя у груди. Глаза Джейми широко открылись, и в них мелькнуло удивление. — Я склонялся к ногам Эллен, как склоняюсь теперь к твоим. — Маленький шотландец гордо поднял подбородок. — Я поклялся ей именем триединого Бога, что последую за тобой повсюду, буду выполнять твои приказания и охранять тебя, когда ты станешь взрослым. — Его голос дрогнул, и веко закрыло единственный здоровый глаз. — Я заботился о тебе как о собственном сыне, и вот я предал тебя. — Ты никогда меня не предавал и не мог сделать этого. — Джейми положил руки Муртагу на плечи. — Послушай, я не хочу лишать тебя жизни, потому что ты все еще нужен мне. Но я возьму с тебя еще одну клятву, и ты выполнишь ее. Какое-то время Муртаг колебался, затем молча кивнул. Джейми еще больше понизил голос, но не до шепота. Сложив вместе три средних пальца правой руки, он прижал их к эфесу шпаги. — Я поручаю тебе, во исполнение клятвы, данной мне и моей матери, найти этих людей. Выследи их и, когда найдешь, отомсти за честь моей жены и за поруганную невинность Мэри Хоукинс. Он замолчал, затем убрал руку со шпаги. Шотландец поднял ее, держа прямо за лезвие. Внезапно, заметив мое присутствие, он поклонился и произнес: — Как сказал господин, я так и сделаю. Я отомщу за вас. Я провела языком по пересохшим губам, не зная, что сказать. Ответ, похоже, был не нужен. Муртаг поднес шпагу к губам и поцеловал ее. Затем решительно выпрямился и вложил ее в ножны.
БЕЛАЯ ДАМА Пока мы переодевались, уже совсем рассвело. Из кухни принесли завтрак. — Хотелось бы знать, — сказала я, наливая в чашку шоколад, — кто такая, черт побери, эта Белая Дама? — Белая Дама? — Магнус, склонившийся за моим плечом с корзинкой горячего хлеба, выпрямился так резко, что одна булочка выпала из корзины. Я подняла ее и оглянулась на дворецкого. Он выглядел потрясенным. — Да, именно, — сказала я. — Вы слышали это имя, Магнус? — Да, миледи, — ответил старик. — Белая Дама — это колдунья. — Колдунья? — удивленно переспросила я. Магнус пожал плечами, не глядя на меня, и с преувеличенным старанием стал накрывать булочки салфеткой. — Белая Дама, — пробормотал он, — говорят, она мудрая женщина, целительница. А еще… ее взгляд пронзает человека насквозь и может испепелить его душу, если увидит в ней дьявола. — Он затряс головой, повернулся и поспешно удалился в кухню. Я видела со спины, как подпрыгивает его локоть. Очевидно, он крестился на ходу. — Господи Иисусе. — Я повернулась к Джейми. — Ты когда-нибудь слышал о Белой Даме? — Кто, я? Слышал там разные истории. — Джейми склонился над чашкой с шоколадом. Его глаза были прикрыты густыми ресницами, но слишком яркий румянец на щеках был вызван явно не горячим паром из чашки. Я откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки и внимательно посмотрела на него: — Ах, так слышал? И не удивишься, если узнаешь, что бандиты, которые напали на нас с Мэри прошлой ночью, называли меня Белой Дамой? — Правда? — Он встревоженно посмотрел на меня. Я кивнула: — Они только глянули на-меня при свете, закричали: «Белая Дама!» — и бросились врассыпную, как от чумы. Джейми перевел дыхание. Краска сошла с его лица, и оно стало белым, как тарелка китайского фарфора на столе перед ним. — Боже милостивый, — забормотал он себе под нос. — Боже… милостивый… Я перегнулась через стол и взяла чашку у него из рук. — Расскажи мне, пожалуйста, что ты знаешь о Белой Даме, — попросила я. — Ну… — Какое-то время он колебался, затем поднял на меня робкий взгляд. — Просто я как-то сказал Гленгэрри, что ты Белая Дама. — Что ты сказал Гленгэрри? — Я поперхнулась кусочком булки, который только что откусила. Джейми похлопал меня по спине. — Ну, это были Гленгэрри и Кастеллоти… Что было, то было, — оправдывался он. — Я имею в виду, что они не ограничиваются только игрой в карты и в кости. Они находили забавным, что я сохраняю верность жене. Они говорили… Ну, они много чего говорили, и я… мне это надоело. — Он смотрел в сторону. Кончики его ушей горели. — M-м… — Я отпила чаю. Я знала, как хорошо у Кастеллоти подвешен язык. Представляю, как они довели Джейми. Он осушил свою чашку одним глотком и принялся внимательно рассматривать ее, избегая встречаться со мной взглядом. — Не мог же я просто уйти от них, — сказал он. — Мне нужно было весь вечер оставаться с его высочеством. Я не мог допустить, чтобы он думал, что я не настоящий мужчина. — Так ты сказал им, что я Белая Дама? — Я едва не прыснула со смеху. — И, если ты будешь развлекаться с другими женщинами, я сделаю так, что все твои мужские достоинства отсохнут? — Примерно так… — Боже мой, и они поверили в это? — Я старалась сдержаться, но чувствовала, что лицо мое горит не меньше, чем у Джейми. Уголок его рта дрогнул. — Я это сказал очень убедительно, поклялся жизнями их матерей. — А сколько вы все перед этим выпили? — О, довольно много. Я продержался до четвертой бутылки. Я не выдержала и захохотала. — О, Джейми! Ты мой дорогой! — Я перегнулась через стол и поцеловала его в щеку. — Ты знаешь, — смущенно сказал он, намазывая маслом кусок хлеба, — это было первое, что пришло в голову. И они перестали подсовывать мне проституток. — Хорошо. — Я взяла бутерброд у него из рук, намазала его медом и вернула. — Я никак не могу тебя осуждать, — заключила я, — так как в дополнение к твоей верности эта выдумка, похоже, спасла меня от изнасилования. — Слава Богу. — И он взял меня за руку. — Если бы что-нибудь с тобой случилось, Саксоночка, я бы… — Да, — перебила я его, — но если человек, который на нас напал, знал, что я — Белая Дама… — Да, Саксоночка. — Он кивнул. — Это никак не могли быть ни Гленгэрри, ни Кастеллоти, потому что они находились со мной в доме, когда на вас напали и Фергюс прибежал за помощью. Но это должен быть кто-то, кому они рассказали. Я не смогла сдержать дрожь, вспомнив человека в маске и его издевательский голос. Джейми со вздохом выпустил мою руку. — Это значит, что мне необходимо пойти к Гленгэрри и узнать, скольких людей он посвятил в тайны моей супружеской жизни. — Он досадливо провел по волосам. — А затем я должен связаться с его высочеством и узнать, что, черт побери, это за соглашение с графом Сент-Жер-меном. — Я тоже так думаю, — задумчиво проговорила я. — Хотя Гленгэрри такой человек, что об этом наверняка знает уже половина Парижа. Мне тоже надо кое-кого повидать сегодня. — Да? И кого же ты собираешься повидать, Саксоночка? — спросил он, сузив глаза. Я глубоко вздохнула, собираясь с духом, — очень уж сложна была задача, которую я перед собою поставила. — Во-первых, метра Раймона, а во-вторых, Мэри Хоукинс. — Может быть, лаванда подойдет? — Раймон поднялся на цыпочки, чтобы достать баночку с полки. — Принимать не надо, запах действует успокаивающе, успокаивает нервы. — Зависит от того, чьи это нервы, — возразила я, вспомнив, как реагирует Джейми на запах лаванды — любимый запах Джека Рэндолла. Действие этой травы на Джейми никак нельзя назвать успокаивающим. — Однако в данном случае может помочь. По крайней мере, вреда не принесет. — Не принесет вреда… — задумчиво повторил он мои слова. — Очень разумный принцип. — Это первые строки Клятвы Гиппократа, — сказала я, наблюдая, как он роется в ящиках и корзинках. — Клятвы, которую дают врачи: «Главное — не навреди». — Да? И вы давали такую клятву, мадонна? — Его лягушачьи глазки сверкнули поверх высокого прилавка. Мои щеки вспыхнули под этим немигающим взглядом. — В общем-то, нет. Я не настоящий врач. Пока еще нет. — Я не могла объяснить, почему я добавила это «пока». — Нет? Однако вы хотите сделать то, что «настоящий» врач никогда бы и не пытался, зная, что вернуть утраченную девственность невозможно. — Он не скрывал иронии. — Вы так думаете? — сухо возразила я. Фергюс успел мне кое-что рассказать о том, что творится в доме у мадам Элизы. — А как же быть с мочевыми пузырями, наполненными куриной кровью, а? Или вы считаете, что такие вещи в компетенции аптекаря, а не врача? Тяжелая складка на его безбровом лице поползла вверх, это означало, что сентеция моя его позабавила. — А кому от этого плохо, мадонна? Ясное дело, не продавцу. Да и не покупателю — он получит за свои деньги больше удовольствия, чем реального товара. Даже сама девственность не пострадает! Вполне морально и в духе Гиппократа, в таком деле любому врачу будет приятно принять участие. Я рассмеялась: — Думаю, вы знаете довольно много таких врачей. Я подниму этот вопрос на следующем медицинском совете. Однако оставим в стороне чудеса. Что можно сделать в данном конкретном случае? Он достал прозрачную коробочку и положил в нее горсть хорошо высушенных измельченных листьев. От маленькой кучки серо-зеленых травинок распространился острый приятный запах. — Это сарацинский рецепт. Помогает при кожном зуде, плохо заживающих ранах и применяется для лечения половых органов. Пригодится, я думаю! — Да. В виде настоя или отвара? — Настоя. В теплом виде. — Он повернулся к другой полке и достал одну из больших белых фарфоровых банок. На ней была надпись: «Челидониум». — А это снотворное, — объяснил он. Тонкие губы растянулись в улыбке. — Я думаю, настойку опиумного мака лучше не применять. На этого пациента она оказывает непредсказуемое действие. — Уже слышали? — вздохнула я, хотя надежды на то, что слухи до него не дойдут, было мало. Я знала, что, кроме всего прочего, он торговал информацией, и его маленькая лавка была местом, куда стекались слухи из дюжин источников — от уличных продавцов до придворных из королевских покоев. — Из трех независимых источников, — ответил Раймон. Он выглянул в окно, вытянув шею, чтобы увидеть огромные часы на стене соседнего здания. — Почти два. Думаю, до наступления темноты я услышу еще несколько версий о событиях в вашем доме. — Он приоткрыл свой большой бесформенный рот и захихикал. — Особенно мне понравилась версия, по которой ваш муж вызвал генерала д'Арбанвилля на дуэль, пока вы деловито предлагали графу насладиться бесчувственным телом девушки в обмен на отказ от намерения вызвать королевских гвардейцев. — М-м-м… — Я невольно скопировала шотландскую манеру. — А вы не хотите узнать, что произошло на самом деле? Маковая настойка, которую он наливал в пузырек, заискрилась в солнечных лучах, подобно светлому янтарю. — Правда, всегда полезна, мадонна, — ответил он, уставившись на тонкую струйку настойки. — Она ценна, потому что редка. — Он поставил фарфоровую банку на прилавок с легким стуком. — В обмен на нее можно со многим расстаться, — добавил он. Деньги за купленные мной лекарства лежали на прилавке. Монеты блестели на солнце. Я пристально посмотрела на него, но он лишь невинно улыбнулся, словно никогда не слыхал о лягушачьих лапках в чесночном соусе. Часы на соседнем доме пробили два. Я мысленно прикинула расстояние до дома Хоукинсов на Рю Мальори. Если удастся взять экипаж, я доберусь туда за полчаса. Время есть. — В таком случае, — предложила я, — не заглянуть ли нам ненадолго в вашу заднюю комнату? — Вот как оно было, — завершила я свой рассказ и сделала большой глоток шерри-бренди. Запах в рабочей комнате был такой же дурманящий, как и у содержимого моего бокала, и мне казалось, что голова от этого дурмана расширяется и превращается в большой веселый красный шар. — Они отпустили Джейми, но мы все еще под подозрением. Это не может продолжаться долго, как вы считаете? Раймон покачал головой. От сквозняка закачался подвешенный под потолком крокодил, и он поднялся закрыть окно. — Нет. Это досадно, но не более того. У месье Хоукин-са есть деньги и связи, и он обезумел от горя, однако… Ведь вы с мужем виновны лишь в излишней доброте, в попытке скрыть несчастье, которое постигло девушку. — Он отпил большой глоток из своего кубка. — И сейчас вас больше всего беспокоит девушка, ведь так? Я кивнула: — Я, конечно, не могу помочь ей спасти репутацию, но должна помочь исцелиться. Черные глазки иронически уставились на меня поверх края металлического кубка. — Большинство моих знакомых врачей сказали бы так: «Я могу попытаться исцелить ее». Вы же хотите помочь ей исцелиться. Хорошо, что вы чувствуете разницу, мадонна. Впрочем, я это и предполагал. Я поставила бокал на стол, полагая, что выпила достаточно. Щеки пылали, казалось, что и нос у меня тоже порозовел. — Повторяю: я не настоящий врач. — Я прикрыла глаза, опять подумав, что не могу сейчас объяснить ему, почему это так. — Кроме того, мне приходилось… сталкиваться со случаем изнасилования раньше. С точки зрения чистой физиологии очень трудно помочь. Вы ведь тоже не можете оказать достаточную помощь? — добавила я и, передумав, снова взяла бокал. — Наверное, нет, — согласился Раймон. — Но если кто-то и может проникнуть внутрь пациента, то это, конечно, Белая Дама. Я поставила бокал и внимательно посмотрела на него. Мой рот непроизвольно открылся. Мысли, подозрения, разные соображения роились у меня в голове, выстраиваясь в разного рода предположения. Чтобы потянуть время и подумать, я ухватилась за вторую часть его высказывания: — Внутрь пациента? Он достал из открытой банки на столе щепотку белого порошка и бросил к себе в кубок. Янтарный цвет бренди, немедленно превратился в кроваво-красный, содержимое кубка закипело. — Кровь дракона, — заметил он, кивнув на кипящую жидкость. — Это действует только в посуде, оправленной в серебро. Сосуд, конечно, будет испорчен, но это средство наиболее эффективно при определенных обстоятельствах.
Я сглотнула слюну. — Ах да, внутрь пациента, — сказал он так, словно мы уже говорили об этом много дней назад. — Да, конечно. Исцеление происходит, если удается проникнуть… как бы это назвать? В душу? Сущность?.. Ну, скажем, внутрь. Если проникнуть внутрь пациента и побудить его самого себя исцелить. Вы, конечно, знаете это, мадонна. Некоторые пациенты так больны или изранены, что определенно должны умереть, а они не умирают. Или иначе, кто-то страдает легким недугом и должен поправиться, но умирает, несмотря на все ваши усилия. — Каждый, кто ухаживал за больными, сталкивался с подобными явлениями, — заметила я. — Да, — согласился он. — И чаще всего врач винит себя в смерти умершего и гордится спасением выздоровевшего. И только Белая Дама видит сущность человека и приводит его к исцелению… или к смерти. Поэтому-то одержимый дьяволом и боится взглянуть ей в лицо. Он поднял свой кубок за меня и залпом осушил его кипящее содержимое. На губах остался розовый след. — Благодарю, — сказала я сухо. — Выходит, не только Гленгэрри столь легковерен. Раймон пожал плечами, явно довольный собой. — Это придумал ваш муж, — скромно заметил он. — И в самом деле, отличная идея. Похоже, он неплохой психолог, когда речь заходит об обычных людях, подобных ему, однако в том, что касается явлений сверхъестественных, таинственных, он явно не смыслит. — Зато вы, видно, смыслите. Его массивные плечи слегка поднялись под серым бархатным камзолом. На рукаве виднелось несколько маленьких дырочек, как будто прожженных крошечными угольками. Неосторожно смешивал растворы, подумала я. — Вас видели в моей лавке, — заметил он. — Ваше происхождение окутано тайной. И, как заметил ваш муж, моя собственная репутация тоже под сомнением. Я вращаюсь… в определенных, так сказать, кругах, — узкие губы растянулись в усмешке, — где рассуждения о том, кто вы есть на самом деле, могут быть восприняты с неподобающей серьезностью. Вы ведь знаете, как люди болтливы, — добавил он с неодобрением. Это меня рассмешило. Он поставил кубок и подался всем корпусом вперед. — Итак, вас беспокоит здоровье мадемуазель Хоукинс, мадонна. А что еще? Я снова глотнула бренди: — Полагаю, вы наслышаны о том, что происходит в Париже, не так ли? Он улыбнулся одними хитрыми глазками. — О да, мадонна. Что вы хотите узнать? — Вы слышали что-нибудь о Карле Стюарте? Вы знаете, что он из себя представляет? Это его удивило. Складки на лбу поползли вверх. Он взял со стола стеклянную бутылочку и задумчиво стал катать ее в ладонях. — Да, мадонна, — ответил он. — Его отец — король Шотландии. Или должен быть королем. Ведь он не король? — Это как посмотреть. Либо он король Шотландии в изгнании, либо претендент на трон, но не это меня интересует. Я бы хотела знать… делает ли Карл Стюарт нечто такое, что наводило бы на мысль, что он планирует военные действия в Шотландии или в Англии? Он громко рассмеялся: — Царица Небесная! Вы совершенно необыкновенная женщина, мадонна. Вы знаете, сколь редко встречается такая прямота? — Да, согласна, но ничего не могу с собой поделать. Не люблю ходить вокруг да около. Я взяла у него из рук бутылочку. — Вы что-нибудь слышали? Он инстинктивно оглянулся на приоткрытую дверь. Его помощница была занята приготовлением ароматической смеси для какого-то толстяка. — Совсем немного, мадонна, только случайное упоминание в письме от друга, но ответ совершенно определенный — да. Я видела, что он не может решить, стоит ли мне рассказывать все. Я разглядывала бутылочку в руках, давая ему время решиться. Содержимое пузырька приятно перекатывалось, когда я поворачивала его в ладонях. Сосуд был странно тяжелым для такого маленького размера. Казалось, пузырек наполнен жидким металлом. — Это ртуть, — ответил метр Раймон на мой безмолвный вопрос. Очевидно, что по зрелом размышлении он все же решил пойти мне навстречу, потому что он взял у меня из рук бутылочку, вылил часть ее содержимого на стол, образовав сверкающую серебряную лужицу, снова сел и стал рассказывать о том, что ему было известно. — Один из агентов его высочества наводил справки в Голландии, — начал он. — Человек по имени О'Брайен. Никуда не годный работник, я бы никогда такого не нанял. Что за секретный агент, который пьет без меры? — Все окружающие Карла Стюарта пьют без меры, — заметила я. — Чем занимался этот О'Брайен? — Он собирался вести переговоры о доставке по морю партии оружия. Две тысячи палашей намеревались закупить в Испании и переправить через Голландию, чтобы скрыть источники их приобретения. — Зачем ему это понадобилось? — спросила я. То ли я в самом деле глупа, то ли шерри-бренди мне ударило в голову, но затея показалась мне совершенно бессмысленной, даже если автором ее был Карл Стюарт. Раймон пожал плечами, трогая пальцем ртуть на столе. — Можно только догадываться, мадонна. Ведь король Испании двоюродный брат короля Шотландии, не так ли? Так же, как и наш добрый король Людовик. — Да, но… — Возможно, он хочет помочь Стюартам, но не в открытую. Дурман в моей голове понемногу рассеивался. — Возможно. Раймон хлопнул пальцем по ртутной лужице, отчего она рассыпалась на мелкие шарики, которые раскатились по всему столу. — Говорят, — он понизил голос, следя глазами за капельками ртути, — что король Людовик встречается в Версале с английским герцогом. Говорят также, что герцог приедет туда, чтобы заключить какое-то торговое соглашение. Однако редко когда удается узнать абсолютно все, мадонна. Я смотрела на дрожащие капельки ртути, стараясь составить полную картину из обрывочных сведений. До Джейми тоже дошел слух, что посредничество Сандрин-гема касается не только торговли. На самом деле визит герцога означает возможность заключить соглашение между Францией и Англией. Вероятно, также речь пойдет о Брюсселе. И если Людовик вел секретные переговоры с Англией, с целью добиться поддержки его вторжения в Брюссель, то что будет вынужден предпринять Филипп Испанский, если бедный кузен предоставит ему возможность надолго отвлечь внимание англичан от заморской торговли? — Три бурбонских кузена, — бормотал Раймон себе под нос. Он подгонял капельки ртути одну к другой, и они, как по волшебству, сливались в единое целое. — Кровь у них одна, а интересы? Палец снова ударил по лужице, и блестящие шарики снова раскатились в разных направлениях. — Я думаю, что разные, мадонна, — спокойно досказал Раймон. — Понимаю. — Я глубоко вздохнула. — А что вы думаете об этом новом партнерстве Карла Стюарта с графом Сент-Жерменом? Лягушачья улыбка стала еще шире. — Я слышал, что его высочество последние дни частенько наведывается в доки поговорить со своим новым партнером. Он посматривает на корабли, стоящие на якоре, такие красивые и быстрые,… но такие дорогие. Земля Шотландии все-таки за морем, не так ли? — Да, это так, — ответила я. Луч света вспыхнул на ртутных шариках, напомнив мне о том, что солнце клонится к закату. Мне было пора уходить. — Спасибо, — поблагодарила я. — Вы пришлете мне весточку, если что-нибудь еще услышите? Он грациозно склонил большую голову, при этом волосы заблестели на солнце, как ртуть, затем резко откинул ее назад. — Не трогайте ртуть, мадонна! — закричал он, едва я наклонилась, чтобы откатить шарик, попавший на мой край стола. — Она немедленно соединяется с любым металлом, к которому прикасается. — Он перегнулся через стол и собрал ртутные шарики. — Вы же не хотите испортить такие красивые кольца. — Вы правы, — ответила я. — Никогда не забуду, как вы помогли мне. Больше никто не пытался меня отравить. Не думаю, чтоб вы, и Джейми тоже, позволили бы сжечь меня за колдовство на площади Бастилии. Я говорила спокойно, но воспоминания о ворах и тюрьме Крэйнсмуир были еще свежи. — Конечно, нет, — сказал он с достоинством. — В Париже никто не был сожжен за колдовство за последние,… по крайней мере, лет двадцать. Здесь вы в полной безопасности. Пока не убьете кого-нибудь, — добавил он. — Буду стараться, — пообещала я и поднялась, чтобы уйти. Фергюс без труда нашел мне экипаж, и всю недолгую дорогу до Хоукинсов я размышляла о полученных сведениях. Я считала, что Раймон действительно оказал мне важную услугу, распространив придуманную Джейми небылицу среди наиболее суеверных клиентов, хотя мысль о том, что мое имя упоминалось на сеансах черной магии, вызывала некоторое беспокойство. Мне также пришло в голову, что, занятая размышлениями о королях, саблях и кораблях, я не успела спросить у метра Раймона, каким образом граф Сент-Жермен добился такого влияния. Общественное мнение, казалось, поместило графа едва ли не в центр тех таинственных «кругов», о которых говорил Раймон. Но в качестве участника или конкурента? И достигают ли волны от этих «кругов» королевских палат? Поговаривали об интересе Людовика к астрологии. Могла ли существовать какая-либо связь между Людовиком, графом и Карлом Стюартом в том, что касается таких темных дел, как мистика и колдовство? Я нетерпеливо тряхнула головой, чтобы освободиться от паров бренди и вопросов, которые оставались без ответа. Единственно, что можно было сказать наверняка, это то, что граф вступил в опасное партнерство с Карлом Стюартом и что в настоящее время довольно сильно заинтересован в нем. Дом Хоукинсов на Рю Мальори представлял собой внушительного вида особняк в три этажа, но то, что внутри он нуждается в ремонте, было очевидно для любого случайного наблюдателя. Несмотря на теплый день, все ставни были наглухо закрыты от посторонних глаз. Ступеньки утром не мыли, и на белом камне виднелись отпечатки грязных подошв. Из дверей особняка не появлялись ни повар, ни кто-либо из прислуги, чтобы купить свежего мяса и поболтать с уличным торговцем. Это был дом, наглухо закрытый от надвигающейся катастрофы. Абсолютно не чувствуя себя предвестницей беды, несмотря на свое довольно яркое желтое платье, я все же послала Фергюса вперед доложить о себе. Состоялся какой-то диалог между Фергюсом и тем, кто открыл дверь, при этом проявилась одна из лучших черт характера Фергюса — он не признавал «нет» в качестве ответа, и, таким образом, вскоре я очутилась лицом к лицу с женщиной, которая оказалась хозяйкой дома, то есть госпожой Хоукинс, тетей Мэри. Мне пришлось самой об этом догадываться, так как женщина выглядела слишком подавленной, чтобы снабдить меня нужной информацией, такой, например, как ее имя. — Но мы никого не принимаем! — продолжала твердить она, с опаской поглядывая через плечо, как будто ожидая, что грузная фигура мистера Хоукинса неожиданно материализуется у нее за спиной. — Мы… у нас… то есть… — Я пришла не к вам, — тихо сказала я, — я хочу видеть вашу племянницу, Мэри. Это имя вызвало у нее новый приступ тревоги. — Она… но… Мэри? Нет! Она… Она плохо себя чувствует! — Я знаю об этом, — сказала я спокойно и подняла корзинку к ее глазам. — Я принесла ей лекарства. — О! Но… но… она… Вы же не?.. — Глупости, — вмешался Фергюс. Он с неодобрением наблюдал за этой сценой. — Служанка говорит, что молодая барышня наверху, в своей комнате. — Раз так, — сказала я, — вперед, Фергюс. Без дальнейших понуканий он нырнул под вытянутую руку, которая загораживала дверь, и исчез в мрачной глубине дома. Миссис Хоукинс повернулась ему вслед, неуверенно крича что-то. Я воспользовалась этим и проскользнула мимо нее. Перед дверью в комнату Мэри дежурила полная девушка в полосатом переднике, но она не стала возражать, когда я заявила, что намерена войти в комнату. Она сокрушенно покачала головой: — Я ничего не могу с ней поделать, мадам. Может, у вас получится. Это звучало не слишком многообещающе, но выбора не было. Во всяком случае, хуже ей от моего визита не будет. Я оправила платье и толкнула дверь. Внутри было мрачно, как в пещере. Тяжелые коричневые бархатные шторы на окнах были плотно задернуты и не пропускали дневного света, а если слабые лучи и пробивались, то немедленно тонули в дыму, поднимавшемся из камина. Я глубоко вздохнула и закашлялась. Фигурка на кровати не двигалась, маленькая скорченная фигурка под пуховым одеялом. Снотворное, конечно, уже не действовало, и она не могла спать после шума, который мы устроили в вестибюле. Вероятно, она притворялась спящей, на случай, если вернется тетя и опять начнет свои вздорные речи. Я бы на ее месте делала то же самое.
Я повернулась и закрыла дверь прямо перед самым носом у миссис Хоукинс, затем подошла к кровати: — Это я, Мэри. Почему бы тебе не выбраться оттуда, пока ты не задохнулась? Одеяло вдруг зашевелилось, и Мэри выглянула из простыней, как дельфин из воды. Она бросилась мне на шею: — Клэр! О, Клэр! Слава Богу! Я думала, что больше никогда тебя не увижу! Дядя сказал, что ты в тюрьме! Он сказал, что ты… — Отпусти. — Я с трудом разжала ее руки и заглянула ей в лицо. Оно было красным, разрумянившимся от пребывания под одеялом, но свежим и красивым. Большие карие глаза сверкали, в них не было ни следа опиумной интоксикации, и, хотя она выглядела возбужденной и встревоженной, определенно ночной отдых вместе с жизненной силой, свойственной молодости, залечили почти все ее физические раны. Но меня больше беспокоили другие раны. — Нет, я не в тюрьме, — сказала я, предвосхищая ее вопрос. — Хотя это вовсе не благодаря усилиям твоего дяди. — Но я говорила ему, — начала она, затем запнулась и закрыла глаза, — во всяком случае, я п-пыталась ему сказать, но он… Но я… — Не беспокойся об этом, — заверила я ее. — Он так расстроен, что не будет слушать, что бы ты ему ни говорила. Это не важно. Важно, как ты себя чувствуешь. — Я откинула тяжелые темные пряди с ее лба и внимательно заглянула ей в глаза. — Все в порядке, — ответила она и всхлипнула. — У меня… было кровотечение, но прошло. — Кровь хлынула к ее щекам, но глаз она не закрыла. — У меня… болит. Это пройдет? — Да, пройдет, — нежно сказала я. — Я принесла тебе травы. Их нужно заварить в кипятке, и, когда настой остынет, намочи тряпочку и прикладывай или принимай ванночки. Это поможет. — Я достала связки трав и положила на столик у кровати. Она кивнула, закусив губу. Определенно она хотела сказать что-то еще, ее природная застенчивость боролась с необходимостью с кем-то поделиться. — Что? — спросила я участливо. — У меня будет ребенок? — выпалила она испуганно. — Ты говорила… — Нет, — заверила я ее как можно мягче. — Не будет. Он не смог… закончить. — Спрятав руки в складках юбки, я скрестила пальцы на обеих руках, горячо желая, чтобы я оказалась права. Вероятность этого и в самом деле была мала, однако такие вещи иногда случаются. Не было никакого смысла тревожить ее еще больше из-за очень маленькой вероятности. От этой мысли мне стало плохо. Возможно, рождение Фрэнка произошло как раз в результате такого же случая. Я отбросила сомнения — время покажет. — Здесь жарко, как в духовке, — заметила я, развязывая шарф на шее, чтобы можно было дышать. — И дымно, точно в преисподней, как говаривал мой дядюшка. — Придумывая, что бы ей еще сказать, я встала и прошлась по комнате, отдергивая шторы и открывая окна. — Тетя Элен говорит, что я никому не должна позволять видеть меня, — сказала Мэри, сидя в постели. — Она говорит, что я опозорена и люди будут тыкать в меня пальцами на улице, если я выйду. — От этих вампиров всего можно ждать. — Я закончила проветривание и подошла к ней. — Но это не означает, что ты должна похоронить себя заживо и потакать им. Я села рядом с ней на стул, чувствуя, как прохладный свежий воздух шевелит мне волосы и выдувает из комнаты дым. Она довольно долго молчала, перебирая пучки травы на столике. И наконец, взглянула на меня, храбро улыбаясь, хотя ее нижняя губа все же слегка дрожала. — Зато мне не придется выходить замуж за виконта. Дядя говорит, что теперь он ни за что на мне не женится. — Надеюсь, что нет. Она кивнула, глядя на свое забинтованное колено. Ее пальцы теребили конец бинта, несколько ниточек упали на одеяло. — Я… много думала о том, что ты рассказывала мне, о том, как мужчина… — Она замолчала, к горлу ее подступил комок, и слезинка упала на бинт. — Я думала, что не смогу позволить виконту делать это со мной. Теперь это произошло… С этим ничего не поделаешь, и у меня больше никогда не будет… и… и… о, Клэр, Алекс больше не будет со мной разговаривать! Я больше никогда его не увижу, никогда! Она поникла в моих объятиях, истерически всхлипывая и рассыпая травы. Я прижала ее голову к своему плечу и старалась успокоить, слегка похлопывая по спине, хотя и сама уронила несколько незаметных слезинок ей на волосы. — Ты увидишь его, — шептала я. — Конечно, увидишь. Для него это не важно. Он хороший человек. Но я знала, что это не совсем так. Я видела, какой мукой было искажено лицо Алекса Рэндолла в ту ночь, то же бессильное сожаление, что и на лице Джейми и Муртага. Но теперь я знала, что Алекс влюблен в Мэри, и понимала, насколько глубоки и остры были его страдания, его боль и гнев. Наверное, он хороший человек. Но он был также младшим сыном из бедной семьи и со слабым здоровьем и с очень маленькой надеждой на продвижение по службе. Его карьера целиком и полностью зависела от расположения герцога. Вряд ли герцог благосклонно принял бы идею союза своего секретаря с обесчещенной девушкой, у которой не было теперь ни связей в обществе, ни приданого, чтобы связать себя с кем-то узами брака. И даже если Алекс, несмотря ни на что, найдет в себе мужество жениться на ней, что они будут делать без денег, отвергнутые обществом? Да еще и сам факт изнасилования будет омрачать их взаимоотношения. Мне оставалось только сжимать ее в объятиях, плакать и грустить о том, что было безвозвратно потеряно. Когда я вышла из дома Хоукинсов, было уже темно, в небе зажглись первые звезды и над печными трубами струились легкие дымки. У меня в кармане лежало письмо, написанное Мэри и должным образом заверенное. В нем излагалась ее версия событий вчерашнего вечера. Если передать это письмо в соответствующие инстанции, мы будем, по крайней мере, избавлены от дальнейших преследований со стороны закона. Хотя помимо этой было еще много других проблем. Миссис Хоукинс неохотно предложила нам с Фергюсом ехать домой в их фамильном экипаже. Позаботившись на этот раз о своей безопасности, я не стала отказываться от этого предложения. Я положила шляпу на карточный столик в вестибюле и бросила взгляд на серебряный поднос с записками и букетиками цветов. Определенно, мы еще не стали париями, хотя весть о скандале должна уже была широко распространиться в парижских кругах. Я не стала отвечать на расспросы слуг, а сразу поднялась наверх в спальню, сбрасывая на ходу верхнюю одежду. Я была слишком измождена, чтобы заботиться о бытовых мелочах. Но едва я открыла дверь и увидела Джейми, раскинувшегося в кресле у огня, моя апатия мгновенно улетучилась, смытая волной нежности. Его глаза были закрыты, а волосы разметались в беспорядке — верный знак усиленных раздумий. Он приоткрыл глаза, заслышав мои шаги, и улыбнулся. Его ясные синие глаза засияли в теплом свете свечей. — Все в порядке, — прошептал он и обнял меня. — Ты дома. Мы молча раздели друг друга и нырнули в постель, найдя долгожданное убежище в объятиях друг друга.
НЕСВОЕВРЕМЕННОЕ ВОСКРЕШЕНИЕ Я все еще думала о банкирах, когда наша карета въехала в резиденцию герцога на улице Святой Анны. Это был большой красивый дом с большим двором. К нему вела длинная мощеная аллея, обсаженная тополями. Богатый человек этот герцог. — Как ты думаешь, Карл инвестировал в дело Сент-Жермена заем, полученный от Манцетти? — спросила я. — Думаю, что да, — ответил Джейми. Он надевал кожаные перчатки, приличествующие официальному приему, и слегка поморщился, натягивая тугую кожу на негнущийся безымянный палец правой руки. — Это деньги, которые дал ему отец на жизнь в Париже. — Значит, Карл действительно старается раздобыть денег на армию, — заключила я, чувствуя, что начинаю испытывать восхищение Карлом Стюартом. Карета остановилась, и кучер соскочил с козел, чтобы открыть дверцу. — По крайней мере, он старается раздобыть денег, — поправил меня Джейми, помогая мне выйти из кареты. — Насколько я знаю, они нужны ему, чтобы сбежать с Луизой де ла Тур и своим внебрачным ребенком. Я покачала головой: — Не думаю. Это не совпадает с тем, что сказал мне вчера метр Раймон. К тому же Луиза говорит, что не видела принца с тех пор, как она и Жюль… ну… Джейми коротко вздохнул: — Тогда, по крайней мере, она имеет некоторое понятие о чести. — Не уверена, что суть в этом. — Я опиралась на его руку, пока мы поднимались по ступенькам. — Луиза сказала, что Карл пришел в ярость, когда узнал, что она спала со своим мужем. Он удалился, хлопнув дверью, и с тех пор она его не видела. Он время от времени пишет ей страстные письма и клянется приехать и забрать ее с ребенком, как только обоснуется в принадлежащем ему по праву месте. Но она не хочет, чтобы он приезжал, боится, что Жюль узнает правду о ребенке. Джейми неодобрительно хмыкнул, как это делают шотландцы. — Боже, существует ли мужчина, которому не грозит участь рогоносца? Я взяла его за руку: — Некоторым это грозит намного меньше, чем остальным. — Ты так думаешь? — спросил он и улыбнулся. Дверь открыл лысый дворецкий небольшого роста в безупречно чистой ливрее, весь исполненный достоинства. — Милорд. — Он кивнул Джейми. — Миледи. Вас ждут. Пожалуйста, входите. Герцог был само очарование. Он принимал нас в парадной гостиной. — Чепуха, ерунда, — сказал он, отвергая извинения Джейми за то, что обед был прерван. — Чертовски возбудимые ребята эти французы, суетятся по всякому поводу. Теперь давайте-ка рассмотрим все эти заманчивые предложения. А наша дама пока… посмотрит что-нибудь… а? Он обвел гостиную широким жестом, оставляя на мое усмотрение, заняться ли разглядыванием больших картин на стенах, шкафов, уставленных книгами в роскошных переплетах, или стеклянных табакерок из обширной герцогской коллекции. — Спасибо. — Я лучезарно улыбнулась и проследовала к стене, притворяясь поглощенной созерцанием большой картины Бучера, на которой была изображена довольно толстая обнаженная женщина, сидящая на скале среди деревьев. Если эта картина отражала современные представления о женской красоте, то нет ничего удивительного в том, что Джейми так высоко ценил мою фигуру. — Ха, — вырвалось у меня, — и почем нынче корсеты? — Что-что? — Джейми и герцог уставились на меня, оторвавшись от инвестиционных бумаг, которые, собственно, и составляли цель нашего визита. — Не обращайте на меня внимания, — ответила я и сделала грациозный жест в сторону картины. — Просто наслаждаюсь искусством. — Я очень рад, мадам, — вежливо сказал герцог и снова углубился в бумаги. Джейми приступил к делу, начал выуживать у герцога информацию, которой тот мог поделиться ввиду своих симпатий или антипатий к делу Стюартов. У меня были свои планы. Когда мужчины увлеклись обсуждением дел, я потихоньку подошла к двери, притворившись, что разглядываю книжные полки. Я решила, улучив момент, проскользнуть в холл и попытаться разыскать там Алекса Рэндолла. Я сделала все, что в моих силах, чтобы смягчить ущерб, нанесенный Мэри Хоукинс. Дальнейшее зависело от него. Следуя правилам этикета, он не мог появляться в доме ее дяди, она тоже никак не могла встретиться с ним. Но в моих силах было устроить им встречу на улице Тремолин. Диалог за моей спиной перешел в доверительное перешептывание. Я выглянула в холл, поблизости не было никого из лакеев. Однако они могли оказаться недалеко; в таком огромном доме должно быть не менее дюжины слуг. Я не знала, где искать Алекса Рэндолла, наудачу выбрала Направление и пошла через холл в поисках слуги, которого можно было бы расспросить. Заметив движущуюся фигуру в конце холла, я окликнула: — Послушайте… Кто бы это ни был, мой зов остался без ответа — послышался звук удаляющихся шагов по паркету. Такое поведение показалось мне странным для слуги. Я остановилась в конце холла и осмотрелась. Направо шел другой коридор, по одну сторону которого располагался ряд дверей, а по другую — окна, выходящие на подъездную аллею и сад. Почти все двери были закрыты, кроме одной. Тихо приблизившись, я приложила к ней ухо. Ничего не было слышно. Я взялась за ручку, осторожно нажала ее и открыла дверь. — Боже мой, что ты тут делаешь? — Моему удивлению не было границ. — О, как ты напугала меня! Господи, помилуй, я думала, что у-умру. — Мэри Хоукинс схватилась за сердце. Ее лицо побелело, а глаза расширились от ужаса. — Уходи немедленно, — сказала я, — пока твой дядя не узнал, что ты здесь. Да он убьет тебя! Или он знает? Она покачала головой: — Нет. Я никому не сказ-зала. Взяла фиакр. — Но, Господи, зачем? Она озиралась, как испуганный кролик, который ищет норку и не находит. — Мне нужно было увидеть Алекса. Поговорить с ним. Узнать, что он… что он… — Руки ее судорожно сжались, и я видела, каких усилий ей стоит каждое слово. — Постой, — прервала я ее. — Я все понимаю. Но твой дядя не поймет, и герцог тоже. Его светлость еще не знает, что ты здесь? Она молча покачала головой. — Ну ладно, — сказала я, подумав. — Первое, что мы должны сделать, это… — Мадам, могу я вам чем-нибудь быть полезен? Мэри вздрогнула, как вспугнутый кролик, а у меня сердце ушло в пятки. Чертов лакей, вечно некстати. Предстояло как-то выкручиваться из этого положения. Лакей стоял в дверях, высокомерно выпрямившись, будто шомпол проглотил, и подозрительно смотрел на нас. Я повернулась к нему. — Да, — ответила я со всей надменностью, которую можно было вместить в это короткое слово. — Будьте любезны сообщить мистеру Алексу Рэндоллу, что его ожидают посетители. — Сожалею, мадам, но не могу этого сделать, — сухо произнес лакей. — Почему нет? — Потому что, мадам, — ответил он, — мистер Алекс Рэндолл больше не работает у его светлости. Он уволен. Лакей бросил взгляд на Мэри, опустил свой нос на дюйм ниже и снисходительно добавил: — Насколько я понял, месье Рэндолл отплыл на корабле обратно в Англию. — Нет, он не мог уехать, он не мог! Мэри бросилась к дверям и едва не налетела на входящего Джейми. Она испуганно остановилась, а он удивленно уставился на нее. — В чем дело? — начал, было, он, затем увидел меня. — А, это ты, Саксоночка. Я извинился и пошел тебя разыскивать. Его светлость только что сообщил мне, что Алекс Рэндолл… — Я знаю. — Я не дала ему досказать. — Он уехал. — Нет! — застонала Мэри. — Нет! — Она метнулась к двери и прежде, чем кто-либо из нас мог остановить ее, побежала по коридору, стуча каблучками по паркету. — Что она делает? — Я сбросила туфли, подобрала юбки и пустилась за ней. В чулках я бежала гораздо быстрее, чем она в туфлях на высоких каблуках. Я надеялась остановить ее прежде, чем она наткнется на кого-нибудь еще и ее схватят со всеми вытекающими из этого скандальными последствиями. Юбка Мэри мелькнула за поворотом коридора, и я побежала туда. Там пол бы застелен ковром, если я не поспешу, то на развилке потеряю ее, так как стука каблучков не будет слышно. Я наклонила голову, завернула за угол и угодила головой прямо в чей-то живот. Раздалось тяжелое «уф!», и меня схватили за руки. — Извините, — начала я, задыхаясь. — Я думала, что вы… о Господи, черт побери! Увидев красиво очерченный рот, я подумала, что наткнулась на Алекса Рэндолла. Но в этом заблуждении я пребывала не более доли секунды. Губы были совсем как у Алекса, не считая глубоких складок вокруг них. Но эти холодные глаза могли принадлежать только одному человеку. Шок был такой сильный, что какое-то мгновение все, как ни странно, выглядело нормально. Я собиралась извиниться, обойти его и продолжать гнаться за Мэри: он остался бы, стоять в коридоре, и я забыла бы о нем, как о случайном встречном. Мои железы выбросили в кровь такое количество адреналина, что сердце сократилось подобно сжатому кулаку. Он перевел дух, и, похоже, утраченное было самообладание, вернулось к нему. — Я испытываю сходные чувства, мадам, хотя и не одобряю способ их выражения. — Все еще удерживая меня за локоть, он отклонился, стараясь заглянуть мне в лицо. Как только ему это удалось, и он узнал меня, черты его лица дико исказились. — Черт побери, вы! — воскликнул он. — Я думала, что вы умерли! — Я отдернула руки, стараясь освободить их из железной хватки Джонатана Рэндолла. Он отпустил одну мою руку, чтобы потереть себе поясницу, холодно взирая на меня. Его лицо с тонкими, изящно очерченными чертами выглядело здоровым и загорелым. Не было никаких внешних признаков того, что пять месяцев назад он был истоптан тридцатью двухсот пятидесятикилограммовыми животными. Остался только отпечаток копыта на лбу. — Еще раз позвольте заверить, мадам, разделяю ваши чувства. Я также пребывал в заблуждении относительно состояния вашего здоровья. Вы, наверное, ведьма. Что вы делали, обратившись в волка? — Неприязнь, отразившаяся на его лице, смешивалась с суеверным ужасом. В конце концов, если человек остается в центре волчьей стаи холодным зимним вечером, вполне можно ожидать, что его съели с потрохами. Сердце у меня стучало, как барабан, ладони онемели. Еще бы! Считаешь человека мертвецом, а он вдруг предстает перед тобой живой и невредимый! Думаю, он тоже ощущал легкую тошноту. — Хотите узнать об этом? — Острое желание раздражить его, поколебать это ледяное спокойствие было первым отчетливым желанием в клокочущей буре чувств, которые овладели мной при виде этого лица. Его, пальцы крепче ухватили мою руку, губы сжались. Я видела, что он напряженно обдумывает разные варианты. — Если не ваше, чье же тогда тело достали люди сэра Флетчера из подземелья? — спросила я, стараясь перехватить инициативу. Свидетели описывали мне, как тело Рэндолла, напоминавшее «тряпичную куклу, измазанную в крови», уносили с арены. Бой быков был устроен, чтобы отвлечь внимание от побега Джейми из тюрьмы. Рэндолл невесело улыбнулся. Если он и был напуган, подобно мне, то, во всяком случае, не показывал виду. Он дышал лишь чуть-чуть чаще, чем обычно, и складки в углах рта и глаз были чуть глубже, чем всегда. В отличие от меня он не хватал воздух ртом, как вытащенная на берег рыба. Я вдыхала как можно глубже и старалась дышать носом. — Это был мой ординарец, Марли. Хотя, если вы не отвечаете на мои вопросы, почему я должен отвечать на ваши. — Он оценивающе осмотрел меня с головы до ног: шелковое платье, украшения в волосах, драгоценности и… ноги в чулках. — Вышли замуж за француза, не так ли? — спросил он. — Я всегда подозревал, что вы — французская шпионка. Вижу, новый муж содержит вас лучше, чем… В коридоре послышались шаги, и слова застряли у него в горле. Мне хотелось вывести его из равновесия, и вот сейчас это будет сделано наилучшим образом. Даже на лице Гамлета при появлении призрака не был написан такой ужас, как на этом утонченном аристократическом. Рука, все еще сжимавшая мою, глубоко впилась мне в плоть, он весь передернулся, точно от электрического разряда. Я знала, кого Рэндолл увидел позади меня, и боялась обернуться. В коридоре наступила мертвая тишина, даже шум тополиных веток за стеклом казался частью этой тишины, словно шум моря в раковине, которую прикладываешь к уху. Мало-помалу я высвободила кисть из его хватки, и его рука бессильно повисла. За моей спиной неслышно было ни звука, хотя в конце коридора раздавались голоса. Я молилась о том, чтобы никто сюда не пришел, и отчаянно старалась припомнить, какое оружие было у Джейми с собой. Все поплыло у меня перед глазами. Я вспомнила, что шпага Джейми висит на ремне в шкафу. Кроме этого у него, конечно, был кинжал и небольшой нож, который он обычно держал в чулке. Зная это, я ясно понимала, что достаточно малейшего повода — и одно из этих средств окажется у него в руках. Никто бы не захотел оказаться на моем месте — между этими двумя мужчинами. Я облизнула пересохшие губы и медленно повернулась. Джейми стоял совершенно спокойно примерно в метре от меня. Одно из высоких окон с витражами около него было открыто, и темные тени тополей колыхались над ним, как волны над подводной скалой. Он был невозмутим, как эта скала. Что за чувства бушевали у него в душе, видно не было. Ничего не говоря, он протянул мне руку. Я с трудом ухватилась за нее. Она была твердой и прохладной, и я приникла к ней, как к спасательному кругу. Не говоря ни слова, с тем же непроницаемым выражением лица он повел меня за собой. Когда мы дошли до поворота коридора, Рэндолл вдруг заговорил. — Джейми, — произнес он дрожащим от потрясения голосом, в котором звучала и мольба, и недоверие. Джейми остановился и обернулся. Лицо Рэндолла было совершенно белым, с маленькими красными пятнами на щеках. Он снял парик и держал его в руке. Потные пряди темных волос прилипли к вискам. — Ко мне следует обращаться: лорд Брох Туарах, соблюдая все формальности. — Голос, звучавший над моей головой, был почти бесстрастным. Я подняла глаза и увидела, что лицо его сохраняет спокойный вид, хотя жилка на шее быстро пульсирует, а маленький треугольный шрам над воротничком налился кровью. — Но даже соблюдая все формальности, вы никогда больше не заговорите со мной. Пока вам не придется просить пощады у моего кинжала. Тогда можете произнести мое имя — и это будет ваше самое последнее слово. Он повернулся с неожиданной резкостью, полы его накидки взлетели и закрыли от меня Рэндолла, оставшегося стоять на месте. Экипаж все еще ждал у ворот. Опасаясь взглянуть на Джейми, я села в него и стала усиленно подбирать желтый шелк моих юбок. Услышав щелчок закрывшейся дверцы, я быстро подняла глаза, и, прежде чем успела схватиться за ручку, карета резко тронулась, а я повалилась на сиденье. Я приникла к окну, но Джейми не увидела. На аллее не было никакого движения, кроме колышущихся теней кипарисов и тополей. Я нетерпеливо застучала в крышу кареты, но кучер только прикрикнул на лошадей и погнал их быстрее. В это время суток дороги были свободны, и мы неслись по узким улицам, как будто сам черт гнался за нами. Едва мы остановились на Рю Тремолин, я выпрыгнула из кареты в гневе и одновременно в панике.
— Почему вы не остановились? — закричала я на кучера. Он пожал плечами, сидя в безопасности на своих козлах. — Хозяин приказал мне доставить вас домой как можно быстрее, мадам. — Он поднял кнут и слегка тронул им лошадь. — Подождите! — крикнула я. — Я хочу назад! Но он только втянул голову в плечи, как черепаха, и сделал вид, что ничего не слышит. Карета уехала. Задыхаясь от бессилия, я повернулась к дому. В дверях появилась маленькая фигурка Фергюса. Его тонкие брови поднялись в немом вопросе. — Где Муртаг? — отрывисто спросила я. Маленький клансмен был сейчас единственный, кто мог, во-первых, разыскать Джейми, а во-вторых, остановить его. — Я не знаю, мадам. Может быть, вон там. — Мальчик кивнул в направлении улицы Гамбож, где располагалось несколько таверн. Некоторые из них представляли собой вполне приличные заведения, где путешествующая леди могла бы пообедать со своим мужем. Большинство остальных были просто забегаловки у реки, куда даже вооруженный мужчина не стал бы заходить в одиночку. Я положила руку Фергюсу на плечо: — Беги и найди его. Как можно быстрее! Встревоженный моим тоном, он сбежал по ступенькам и исчез, прежде чем я успела добавить: «Будь осторожен!» Впрочем, он знал парижское дно гораздо лучше меня. Когда-то он был воришкой-карманником и ориентировался в толпе посетителей таверн как рыба в воде. Но сейчас меня волновало другое. Мысль о том, что Фергюса схватят и повесят, все его проделки меркли в сравнении с последней фразой Джейми, обращенной к Рэндоллу. Нет, конечно, он не вернулся в дом герцога! Нет, уговаривала я себя. У него нет с собой шпаги. Каковы бы ни были его чувства — а у меня вся душа переворачивалась при мысли об этом, — он не станет действовать необдуманно. Я уже видела, как он сражается: разум работает холодно и четко, эмоции никогда не затуманивали его рассудок. Значит, невзирая ни на что, он будет придерживаться формальностей. Ему нужны были строгие правила, формула удовлетворения чести. Это помогало ему преодолевать приливы гнева, бороться с неиссякаемой жаждой крови и мести. Я остановилась в прихожей, механически сняла плащ. Взглянув в зеркало, поправила прическу. «Думай», — безмолвно просила я свое бледное отражение. Если он собирается драться на дуэли, то, что ему понадобится в первую очередь? Шпага? Вряд ли. Его собственная висела наверху в спальне, на дверце шкафа. Хотя он легко мог одолжить шпагу, я не могла себе представить, чтобы главную дуэль своей жизни он провел с чужим оружием в руке. Шпагу ему подарил дядя Дугал Макензи, когда Джейми было семнадцать лет. Дядя научил его обращаться с ней и показал несколько эффектных приемов для левой руки. Они тренировались в фехтовании левой рукой против левой по нескольку часов в день. Наконец Дугал сказал мне, что теперь испанский клинок стал продолжением руки Джейми. Да и сам Джейми как-то признался, что чувствует себя без шпаги голым. А это был не тот бой, на который он вышел бы голым. Нет, если бы ему нужна была шпага, он бы немедленно пошел домой и взял ее. Я нетерпеливо провела рукой по волосам, напряженно размышляя. Черт побери, каковы правила дуэли? Что должно происходить, прежде чем дойдет до шпаг? Вызов, конечно. Являлись ли слова Джейми в доме герцога вызовом? В голову лезли какие-то сцены из фильмов, когда мужчины хлещут друг друга по лицу перчатками. Но я не представляла себе, бывает ли так на самом деле или это плоды фантазии режиссеров. Потом мне пришло на ум, что вслед за вызовом должно быть найдено подходящее место для дуэли, вдали от случайных прохожих и от королевской гвардии. Ах вот куда он пошел — найти место. Муртаг… Даже если Джейми нашел Муртага раньше, чем Фер-гюс, ему еще предстояло уладить кое-какие формальности. Мне стало немного лучше на душе, хотя сердце продолжало колотиться, и тесемки на корсете показались затянутыми слишком туго. Никого из слуг не было поблизости. Я распустила тесемки и глубоко вздохнула. — Не знал, что вы имеете привычку раздеваться в прихожей, а то бы остался за дверью, — раздался иронический голос с шотландским акцентом. Сердце у меня екнуло. В дверях, расставив руки и уперев их в дверные косяки, стоял высокий, ростом почти с Джейми, мужчина с такими же гибкими движениями и таким же выражением холодного самообладания на лице. Хотя волосы у него были темные, а глубоко посаженные глаза туманно-зеленые. Дугал Макензи появился в нашем доме, будто вызванный моими мыслями. Если только не самим чертом. — Бога ради, что вы здесь делаете? — Я стала потихоньку приходить в себя от испуга, хотя сердце еще неровно билось. Я ничего не ела с утра и ощутила неожиданный приступ тошноты. Он подошел, взял меня за руку и потянул к креслу. — Садись, детка, — сказал он, — тебе будет лучше. — Вы очень наблюдательны, — ответила я. Черные точки плясали у меня перед глазами. Я извинилась перед ним и уткнулась лицом к себе в колени. Джейми… Фрэнк… Рэндолл… Дугал. Лица проходили чередой перед глазами, имена звенели в ушах. Ладони у меня вспотели, и я прижала их к плечам, стараясь остановить дрожь. Джейми не пойдет к Рэндоллу немедленно — вот что важно. Еще есть время подумать, принять какие-то меры. Но какие? Оставив этот вопрос звучать в подсознании, я заставила себя успокоить дыхание и сосредоточить внимание на другом. — Я повторяю свой вопрос, — сказала я, поднимаясь и откидывая назад волосы. — Что вы здесь делаете? Его черные брови поднялись. — А что, нужна особая причина, чтобы повидаться с родственником? Во рту у меня еще оставался желчный привкус, но с дрожью в руках справиться удалось. — При сложившихся обстоятельствах да, — не обращая никакого внимания на развязанные тесемки, я подошла к подносу с бренди. Опережая меня, Дугал схватил стакан и налил мне не больше чайной ложки. Затем внимательно посмотрел мне в лицо и удвоил дозу. — Спасибо, — сухо поблагодарила я, принимая стакан. — Обстоятельства, значит? И какие же это обстоятельства? — Не дожидаясь ответа или разрешения, он спокойно наполнил другой стакан для себя и поднял его. — За его величество! Короля! Мои губы растянулись в улыбке. — За короля Джеймса, полагаю? — Я сделала маленький глоток и почувствовала, как горячая ароматная волна поднялась до самой макушки. — Вы в Париже. Значит ли это, что вам удалось переубедить Колама? Хотя Дугал Макензи был якобитом, во главе клана Макензи стоял его брат Колам. Ноги Колама были изуродованы болезнью, и он не мог вести свой клан в бой, поэтому военачальником был Дугал. Битвой руководил Дугал, хотя вопрос о том, быть ли битве, решал Колам. Дугал оставил без внимания мой вопрос и, осушив стакан, налил себе новую порцию. Он смаковал первый глоток, перекатывая его во рту, затем, проглотив, слизнул языком с губ оставшиеся капельки. — Неплохо, — сказал он, — нужно взять с собой для Колама. Ему необходимо что-нибудь покрепче вина, чтобы спать по ночам. Это был косвенный ответ на мой вопрос. Значит, состояние Колама ухудшается. Измученный болезнью, он постоянно испытывал сильную боль и вынужден был пить крепленое вино по вечерам, чтобы уснуть. Теперь он перейдет на бренди. Как долго он еще протянет, не прибегая к опиуму как болеутоляющему средству? Потому что как только Колам начнет принимать опиум — это будет конец его правления кланом. Лишенный физических сил, он руководил людьми исключительно за счет силы воли. Но если состояние Колама будет зависеть от наркотиков, во главе клана встанет новый лидер — Дугал. Я пристально посмотрела на него. Он выдержал мой взгляд без тени смущения, с легкой улыбкой. Лицом он сильно напоминал брата и племянника — оно было широким и сильным, с высокими скулами и прямым, как лезвие ножа, носом. Поклявшись в восемнадцать лет верно служить брату, он был верен этой клятве вот уже тридцать лет, и, я знала, будет верен ей впредь, пока Колам не умрет или будет не в состоянии руководить кланом. И только тогда мантия главы клана покроет плечи Дугала и люди из клана Ма-кензи последует за ним в бой за Шотландию, под знаменем короля Джеймса, ведомые Красивым Принцем Чарли. — Вы спрашиваете, какие обстоятельства? — переспросила я. — Являетесь в дом к человеку, которого бросили умирать в тюрьме и чью жену вы пытались соблазнить. И считаете это хорошим тоном? Это был Дугал Макензи — вместо того чтобы прийти в замешательство, он рассмеялся. Я не могла себе представить, чем можно было бы смутить этого человека, но если такое возможно, хотелось бы увидеть его лицо в этот момент. — Соблазнить? — Он удивленно растянул губы. — Я предлагал тебе руку и сердце. — Вы хотели изнасиловать меня, насколько я припоминаю, — отрезала я. Он, в самом деле, хотел жениться на мне прошлой зимой с помощью силового давления — отказавшись помочь мне освободить Джейми из Уэнтуортской тюрьмы. Хотя истинным мотивом было захватить имение Джейми Лаллиброх, которое перешло бы мне в случае смерти мужа, он не склонен был отказываться и от других удовольствий этого брака, в частности, от наслаждения моим телом. — Что касается тюрьмы, — продолжил он, как обычно игнорируя мои замечания. — Я не видел путей освободить Джейми оттуда и не видел смысла рисковать людьми ради бесплодных попыток. Он бы и сам это понял. Моим долгом родственника было предложить покровительство его жене в случае его смерти. Ведь я был ему как отец, не так ли? — Он запрокинул голову и осушил стакан. Я тоже сделала большой глоток. В груди разлилось тепло. Он был прав: Джейми не обвинял его за отказ проникнуть в Уэнтуортскую тюрьму, он и от меня этого не ожидал. Только чудом мне удалось это сделать. Однако, рассказывая Джейми о намерении Дугала жениться на мне, я не стала скрывать коварства его замыслов. В надежде никогда больше не встретиться с Дугалом Макензи. Этот человек не любил упускать возможностей. Не дожидаясь, пока Джейми повесят, он старался завладеть мной и моим будущим наследством. Если нет, поправила я себя, тогда, когда Колам умрет или будет не в состоянии управлять кланом, Дугал за какую-нибудь неделю захватит всю власть. И, если Карлу Стюарту понадобится помощь, Дугал поддержит его — военный опыт у него имеется. Я вертела в руках стакан. У Дугала, несомненно, были коммерческие интересы во Франции — в основном вино и лесоматериалы. Это служило поводом для визита Дугала в Париж, возможно даже — главной причиной. Но я была уверена, что у него имелись и другие причины. Присутствие в городе принца Карла Эдуарда Стюарта тоже, вероятнее всего, одна из причин его приезда. Так или иначе, встреча с Дугалом стимулировала мыслительный процесс, если отвлечься от необходимости выяснить, что он собирался делать в данный момент. Под влиянием его присутствия и под действием хорошего португальского бренди меня осенила неплохая идея. — Ну, ладно, пусть все будет как есть, я рада, что вы здесь, — сказала я, поставив пустой стакан на стол. — В самом деле? — Он удивленно вскинул густые черные брови. — Да. — Я поднялась и направилась в прихожую. — Подержите мой плащ, пока я завяжу тесемки. Я хочу, чтобы вы пошли со мной в полицию. Его отвисшая челюсть вызвала во мне прилив надежды. Уж если удалось удивить Дугала МакКензи, то, возможно, мне под силу будет и остановить дуэль. — Вы не хотите рассказать мне о своих намерениях? — спросил Дугал, когда карета обогнула Цирк Мирей, объезжая повозки и тележки с овощами. — Нет, — коротко ответила я. — Но когда-нибудь, возможно, скажу. Вы знаете, что Джек Рэндолл жив? — Я не слышал о том, что он умер, — заметил Дугал. Я удивилась. Впрочем, он был прав: нам сказали о смерти Рэндолла только потому, что сэр Маркус Макраннох принял изувеченное тело ординарца за самого Рэндолла. Естественно, весть о его смерти не распространилась в Шотландии, раз он остался жив. Я старалась собраться с мыслями. — Он не умер, — сказала я. — Он в Париже. — В Париже? — Это сообщение заинтересовало Дугала. Затем еще одна мысль пришла ему в голову, брови поднялись, глаза расширились. — Где Джейми? — резко спросил он. Я обрадовалась — быстро он понял, в чем дело. Не подозревая того, что произошло между Джейми и Рэндоллом в Уэнтуортской тюрьме — никто не знал об этом, кроме Джейми, Рэндолла и меня, — он слышал достаточно о других делах Рэндолла, чтобы догадаться, каким будет первый импульс Джейми, если он встретит этого негодяя здесь, вдали от Англии. Мы проезжали мимо базарной площади, и запах, рыбы ударил мне в нос. Я вытащила надушенный платочек и закрыла им нос и рот. Сильный запах хвои, исходивший от платка, не мог полностью перебить рыбный запах, но стало немного легче. Я говорила сквозь платок: — Мы неожиданно встретили сегодня Рэндолла у герцога Сандрингема. Джейми отправил меня домой в карете, и с тех пор я его не видела. Дугал не замечал ни запахов, ни криков торговцев, расхваливавших свой товар. Он уставился на меня: — Джейми, конечно, собирается убить этого человека? Я покачала головой и объяснила свои соображения по поводу шпаги в шкафу. — Я не могу допустить, чтобы эта дуэль состоялась. — Пришлось убрать платок, чтобы голос звучал громче. — Я не допущу! Дугал неопределенно кивнул. — Да, это было бы очень опасно. Конечно, мой племянник справится с Рэндоллом играючи, я ведь сам обучал его, — добавил он не без гордости. — Но наказание за дуэли… — Знаю, — сказала я. — Ну ладно. — Он помедлил. — Но при чем здесь полиция? Вы ведь не хотите, чтобы его схватили? Вашего собственного мужа? — Не Джейми, — ответила я, — Рэндолла. На его лице появилась широкая улыбка, хотя не без доли скептицизма. — Ах так! И как же вы собираетесь это сделать? — Я и моя подруга… на нас напали на улице несколько дней назад. — Я вздрогнула при воспоминании об этом. — Нападавшие были в масках, я не знаю, кто они. Но один из них был такого же роста и сложения, как Джонатан Рэндолл. Я скажу, что встретила Рэндолла сегодня и опознала его как одного из бандитов. Дугал поднял брови, а затем нахмурил их. Он окинул меня холодным взглядом. Затем новая догадка отразилась на его лице. — Боже, у вас чертовски крепкие нервы. Это было ограбление? — мягко спросил он. Против моей воли щеки у меня вспыхнули. — Нет. — Слова застряли в горле. — Ах… — Он откинулся на спинку сиденья, все еще разглядывая меня. — Но вам не причинили вреда? Я смотрела из окна кареты на улицы, по которым мы проезжали, но чувствовала, что он так и обшаривает меня глазами от воротничка платья до складок юбки на коленях. — Мне нет, но моей подруге… — Понимаю. — Он помолчал минуту. Затем задумчиво спросил: — Слыхали о «Последователях зла»? Развалившись в углу кареты, как кот, он, прищурившись, разглядывал меня. — Нет. Кто они? Он пожал плечами и выпрямился, глядя на приближающиеся громады д'Орфевр, которые казались серыми и мрачными рядом со сверкающей Сеной. — Своего рода сообщество. Молодые люди из благополучных семей, интересующиеся вещами… скажем, недозволенными. — Что вы еще знаете о «последователях»? — Только то, что слышал в таверне Ситэ, — ответил он. — Что сообщество много требует от своих членов и начальный взнос очень велик по некоторым меркам… — То есть?
Я сверлила его взглядом. Он довольно мрачно улыбнулся, прежде чем ответить: — Девственность, во-первых. И соски замужней женщины, во-вторых. — Он бросил быстрый взгляд на мою грудь. Ваша подруга — девственница? Была ею? Меня бросало то в жар, то в холод. Я вытерла лицо платком и сунула его в карман плаща. С первого раза мне не удалось попасть в карман — так дрожали руки. — Да, была. Что еще вы слышали? Вы знаете, кто состоит в «Последователях зла»? Дугал покачал головой. Седые пряди в каштановых волосах сверкали в лучах солнца. — Только по слухам. Возможно, виконт де Вуска, младший из сыновей Чармисса. Граф Сент-Жермен. Эй! Да что с вами? Он наклонился и с беспокойством посмотрел на меня. — Все хорошо, — ответила я, глубоко вдыхая через нос. — Чертовски хорошо. — Мне пришлось снова вытащить платок и стереть холодный пот со лба. «Мы не причиним вам вреда, милая дама», — звучал из глубин памяти ироничный голос. Мужчина в зеленой рубашке был худощав, строен и узкоплеч. Это описание подходило как к графу Сент-Жермену, так и к Джонатану Рэндоллу. Узнала ли я его голос? Мог ли нормальный человек спокойно сидеть напротив меня за обедом, есть суп из лосося и поддерживать вежливый разговор менее чем через два часа после инцидента на улице Фобург Сент-Онорэ? Хотя почему бы и нет? Ведь я могла! К тому же у меня не было причин считать графа нормальным, по моим понятиям, человеком, если слухи верны. Карета остановилась, я лихорадочно размышляла. Если я добьюсь того, что злейший враг Джейми будет схвачен, не значит ли это, что мерзавец, изнасиловавший Мэри, останется на свободе? Я тяжело вздохнула. Проклятый выбор! Главное сейчас — жизнь, справедливость немного подождет. Кучер соскочил на землю и взялся за ручку дверцы. Я закусила губу и посмотрела на Дугала Макензи. Он встретил мой взгляд с некоторым недоумением. Чего я хочу от него? — Вы подтвердите мой рассказ? Он посмотрел на башни д'Орфевр. Мягкий послеполуденный свет лился в открытую дверь кареты. — Вы уверены, что это необходимо? — спросил он. — Да. — Во рту у меня пересохло. Он протянул мне руку: — Тогда молитесь Богу, чтобы мы оба не оказались в тюрьме. Часом позже мы вышли из полицейского участка. Я отослала карету домой, чтобы никто из знакомых не увидел ее на набережной д'Орфевр. Дугал предложил мне руку, и я оперлась на нее. Было трудно идти по мощеной мостовой на высоких каблуках. Мы двинулись вдоль Сены по направлению к Нотр-Даму. — Вы в самом деле думаете, что граф Сент-Жермен мог быть одним из тех, которые… кто остановил вас на улице Фобург Сент-Онорэ? — Голова кружилась от напряжения и усталости, а также от голода. Я ничего не ела с утра, и у меня сосало под ложечкой. Допрос в полиции отнял у меня много энергии. Сейчас не было необходимости напряженно думать, да и сил не осталось. Я опиралась на сильную руку Дугала, но не могла поднять на него глаз. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не упасть. Мы очутились на Рю Элиз, где влажные булыжники были испачканы разными нечистотами. Носильщик с огромной корзиной замешкался у нас на пути, прокашлялся и звучно сплюнул на мостовую прямо мне под ноги. Зеленоватая жижа шлепнулась на булыжник и медленно сползла в грязную лужицу, образовавшуюся на месте недостающего булыжника. — М-да. — Дугал, нахмурив брови, озирался по сторонам в поисках экипажа. — Одно могу сказать: я слышал много плохого об этом человеке, но я не имел чести его знать. — Он посмотрел на меня. — Вы так убедительно все представили. Не пройдет и часа, как Джек Рэндолл окажется в Бастилии. Но рано или поздно его выпустят. И я не уверен, что пыл Джейми к тому времени остынет. Хотите, я поговорю с ним? Чтобы убедить его не делать глупостей. — Нет! Ради Бога, не вмешивайтесь! Колеса проезжавшего мимо экипажа громко стучали по булыжникам, и я так повысила голос, что Дугал удивленно поднял брови. — Ну ладно, — сказал он миролюбиво. — Разбирайтесь с ним сами. Он упрям как осел… но, вероятно, у вас есть свои методы, не так ли? — Это было сказано с понимающей улыбкой. — Я все улажу. — Я это сделаю. Я должна. Потому что все, о чем я рассказала Дугалу, было правдой. Чистой правдой. И все-таки далеко от истины. Я бы с радостью послала к черту Карла Стюарта и дело его отца, пожертвовала бы любой надеждой остановить его безумные планы, даже допустила бы, чтобы Джейми снова попал в тюрьму, лишь бы облегчить удар, который нанесло Джейми воскресение Рэндолла из мертвых. Я бы с радостью помогла ему убить Рэндолла, если бы не одно «но». Некоторое довольно значительное обстоятельство имело вес гораздо больший, чем уязвленное самолюбие Джейми, его душевный покой. Это был Фрэнк. Только эта идея поддерживала мои силы в течение дня, не давая упасть от усталости. Несколько месяцев я думала, что Рэндолл умер бездетным, и опасалась за жизнь Фрэнка. Но все эти месяцы на безымянном пальце левой руки я продолжала носить золотое кольцо. В дополнение к серебряному кольцу Джейми на правой, это служило талисманом в темные ночные часы, когда сомнения не давали уснуть. Если я все еще ношу это кольцо, то мужчина, надевший мне его, все еще жив. Я повторила себе это тысячу раз. Не имело значения, что я не представляла, каким образом, умерший человек может дать начало роду, одним из потомков которого будет Фрэнк; кольцо было на месте, значит, Фрэнк будет жить. Теперь я знала, почему кольцо все еще блестит на моем пальце, который сейчас был холодным как металл, из которого оно сделано. Рэндолл остался жив, мог жениться и иметь ребенка, который даст жизнь Фрэнку. Если Джейми не убьет его прежде. Я прикинула, какие шаги я могла предпринять в данный момент, но перед глазами вновь и вновь стояла сцена в коридоре герцогского дома. Ради жизни Фрэнка приходилось пожертвовать душой Джейми. Как я могла выбирать? Фиакр, не обращая внимания на крики Дугала, промчался мимо, обдав грязью его шелковые чулки и подол моего платья. Ругаясь по-гэльски, Дугал погрозил кулаком вслед карете. — Ну, и что теперь? — спросил он риторически. Слизистый комок серой слюны плавал в луже у моих ног. Мне стало плохо, я схватила твердую, как ветка платана, руку Дугала. Несмотря на твердость, она куда-то вдруг понеслась, увлекая меня, поднимая над холодной, мокрой, пахнущей рыбой землей. Перед глазами заплясали черные пятна. «Теперь, — прошептала я, — я теряю сознание». Солнце клонилось к закату, когда я вернулась на улицу Тремолин. Колени подгибались, и мне стоило труда переставлять ноги по ступенькам. Я сразу поднялась в спальню и сбросила плащ, спрашивая себя, вернулся ли Джейми. Остановившись в дверях, я обвела взглядом комнату. Мой сундучок с лекарствами стоял открытый на столе. Ножницы, которые я обычно использовала, чтобы обрезать бинты, лежали полуоткрытые на моем туалетном столике. Это была замечательная вещица, подаренная мне одним мастером, который изредка работал в «Обители ангелов»: ручки в виде голов аистов, их клювы служили лезвиями. Серебряные ножницы поблескивали в лучах заходящего солнца, на кучке красно-золотых шелковистых нитей. Я сделала несколько шагов к туалетному столику, и от движения воздуха легкие шелковые нити разлетелись по крышке столика. — Господи Иисусе! — вырвалось у меня. Он был здесь. Шпаги на месте не было. Повсюду, на столе, на стуле, на полу, лежали блестящие пряди его волос. Я взяла золотистый локон со стола, нежные, мягкие волосы скользили в моих пальцах, как шелк для вышивания. Мурашки побежали у меня по спине. Я вспомнила, как Джейми, сидя у фонтана перед домом Роана, рассказывал мне о своей первой дуэли в Париже: «Лента, связывавшая мои волосы, порвалась, и на ветру волосы совсем закрыли мне лицо. Я с трудом мог видеть, что делаю». Он не хотел, чтобы это случилось снова. Зажав мягкий и как будто все еще живой локон в ладони, я представляла себе хладнокровие, с которым он стриг волосы; щелканье металлических лезвий вокруг головы, срезающих мягкие пряди, чтобы они не закрывали обзора. Все еще держа в руке его локон, я подошла к окну и выглянула, словно надеясь увидеть его на улице. Но Рю Тремолин была пустынна — никакого движения, кроме колыхания тополиных теней во дворе и пары слуг, беседующих у ворот. В доме было спокойно. Внизу шли приготовления к обеду. Сегодня гостей не ждали, обычной суматохи не было. Мы не любили излишнего шума, когда обедали вдвоем. Я присела на кровать, закрыла глаза и прижала локон к груди. Как будто могла таким образом оградить Джейми от опасности. Успела ли я? Нашла ли полиция Джека Рэндолла прежде, чем это сделал Джейми? Что, если они приехали одновременно или как раз застали Джейми вызывающим Рэндолла на дуэль? Если так, то, по крайней мере, они оба будут живы. Возможно, попадут в тюрьму, но это будет меньшее из зол. А если Джейми нашел Рэндолла первым? Я посмотрела на улицу: там быстро темнело. Дуэли обычно проводились на рассвете, но я сомневалась, что Джейми дотерпит до утра. Возможно, сейчас они дерутся где-нибудь в пустынном месте, где звон стали и крики смертельно раненного не привлекут внимания. Потому что схватка должна быть смертельной. То, что произошло между этими двумя мужчинами, могло быть искуплено только смертью. Чьей смертью? Джейми? Или Рэндолла, а вместе с ним Фрэнка? Джейми владел шпагой явно лучше своего противника. Но, как принимающий вызов, Рэндолл имел право выбора оружия. Успех же дуэли на пистолетах гораздо менее зависел от мастерства стреляющего, чем от случая. Попасть можно было только из очень хорошего пистолета, да и то случались осечки и другие неполадки. Я вдруг представила себе Джейми, неподвижно лежащего на траве с простреленным глазом, и запах пороха, перебивающий все весенние запахи Булон-ского леса. — Клэр, что ты делаешь, черт побери? От неожиданности я прикусила язык. Оба его глаза были на своем месте и смотрели на меня. Я никогда раньше не видела его с коротко подстриженными волосами. Он выглядел незнакомцем. — Что я делаю? — эхом отозвалась я. Во рту у меня пересохло. — Что я делаю? Я сижу здесь с пучком твоих волос и гадаю, жив ты или уже нет! Вот что я делаю! — Я жив. — Он открыл шкаф и выдвинул ящик. На ремне у него висела шпага. Он переоделся после нашего визита в дом Сандрингема. Сейчас он был одет в старую одежду, которая не стесняла движений. — Да, я заметила. Мило с твоей стороны прийти и сказать мне об этом. — Я пришел взять одежду. — Он вынул две рубашки и длинный плащ и бросил их на спинку стула, а затем стал искать в шкафу чистое белье. — Одежду? А куда ты собираешься? — Я не знала, чего ждать, когда увижу его снова, но такой встречи, конечно, вовсе не ожидала. — В гостиницу. — Он подумал немного и решил, что я все-таки достойна хоть какого-то объяснения. — Когда я в карете отправил тебя домой, я немного прошелся, чтобы прийти в себя. Зашел домой за шпагой, а потом вернулся в дом герцога, чтобы вызвать Рэндолла на дуэль. Дворецкий сообщил мне, что Рэндолл арестован. Он остановил на мне свой глубокий как океанские глубины взгляд. — Я поехал в Бастилию. Там мне сказали, что ты дала показания против Рэндолла, утверждая, что это он напал на тебя и Мэри Хоукинс. Зачем ты это сделала, Клэр? Руки у меня дрожали, локон выпал и рассыпался на моих коленях. — Джейми. — Голос тоже дрожал. — Джейми, ты не можешь убить Джека Рэндолла. Уголок его рта слегка дернулся. — Я не знаю, должен ли я быть тронут твоей заботой о моей безопасности или обидеться за недоверие. Но в обоих случаях можешь не беспокоиться. Я могу убить его. Очень легко. — Последние слова он произнес спокойно, со злобным удовлетворением. — Я совсем не то имею в виду, Джейми! — К счастью, — продолжил он, как будто не слыша моих возражений, — у Рэндолла есть доказательства, что в ночь, когда было совершено нападение, он находился в доме герцога. Как только полиция опросит гостей, присутствовавших на приеме, и убедится, что Рэндолл невиновен, по крайне мере, в этом, его немедленно отпустят. Я останусь в гостинице до его освобождения, а затем найду его. — Джейми смотрел на шкаф, но глаза его явно видели что-то другое. — Он от меня не уйдет, — тихо добавил он. Джейми сложил рубашки и белье в дорожную сумку и повесил на руку плащ. Я соскочила с кровати, бросилась за ним и ухватилась за рукав: — Джейми! Ради Бога, Джейми, выслушай меня! Ты не можешь убить Джека Рэндолла потому, что я тебе не позволю! Он озадаченно посмотрел на меня. — Из-за Фрэнка. — Я выпустила его рукав и отступила назад. — Из-за Фрэнка… — повторил он, слегка тряхнув головой, как будто освобождаясь от звона в ушах. — Фрэнка… — Если ты сейчас убьешь Джека Рэндолла, тогда Фрэнк… не будет существовать. Он не родится. Джейми, ты не можешь убить невинного человека! Пока я говорила, его лицо, обычно слегка смуглое, стало белым. Теперь краска снова начала заливать его лицо, появившись на щеках и на кончиках ушей. — Невинного человека? — Невинный человек — это Фрэнк! Меня не волнует Джек Рэндолл! — А меня волнует! — Он подхватил сумку и направился к двери. — Боже, Клэр! Ты пытаешься остановить мою месть человеку, который обращался со мной, как со шлюхой? Он заставлял меня, стоя на коленях, сосать его член, измазанный моей собственной кровью. О, Клэр! — Он с шумом распахнул дверь и вышел в коридор прежде, чем я успела остановить его. К этому часу уже совсем стемнело, слуги зажгли свечи, и коридор был озарен мягким светом. Я схватила его за руку и закричала: — Джейми! Прошу тебя!
Он нетерпеливо вырвал руку. Едва сдерживая слезы, я уцепилась за сумку и выхватила ее у него из рук. — Прошу тебя, Джейми! Подожди хотя бы год! Ребенок Рэндолла должен родиться в следующем декабре. После этого ничто тебе не помешает его убить. Но до этого — ради меня, Джейми, — подожди! Он стоял со сцепленными руками на груди, его огромная тень на стене казалась безликим грозным гигантом, с которым ему предстояло сразиться. — Да, — прошептал он сам себе. — Я большой парень. Большой и сильный. Я многое могу вынести. Да, я могу вынести и это. — Он повернулся ко мне и закричал: — Я могу вынести многое! Но если я могу, разве это значит, что я должен? У всех есть слабости. Могу я тоже иметь слабости? Он стал расхаживать взад-вперед по коридору. Гигантская тень молча следовала за ним. — Ты не можешь просить меня об этом! Ты ведь знаешь, что… что… — Он задохнулся от ярости. Каждый раз, проходя мимо стены, он ударял по ней кулаком. Стена бесстрастно принимала удары. Тяжело дыша, он повернулся ко мне лицом, я замерла, боясь шелохнуться или заговорить. Он быстро кивнул раз или два, словно что-то для себя решив, затем достал из ножен кинжал и потряс им перед моим носом. Сделав над собой усилие, он заговорил спокойно: — Ты должна выбрать, Клэр. Он или я. — Пламя свечей плясало на стальном клинке. — Я не могу жить, пока он жив. Если ты не хочешь, чтобы я убил его, тогда убей меня сама, сейчас! — Он схватил мою руку и сунул в нее рукоятку кинжала. Разорвав воротник, оголил шею и, сжав мою руку с кинжалом, поднес ее к своему горлу. Я резко отпрянула назад, но он силой поднес острие кинжала к мягкой ямочке под ключицей, чуть выше следа, оставленного несколько лет назад ножом Рэндолла. — Джейми, остановись! Сейчас же остановись! — Свободной рукой я схватила его за кисть и сжала изо всех сил, стараясь высвободиться. Кинжал со стуком упал на пол и, отскочив, очутился на уголке абиссинского ковра. Замечая малейшие детали, как это случается в самые ужасные моменты жизни, я увидела, что лезвие легло как раз на ветку крупного зеленого винограда, вытканного на ковре. Как будто для того, чтобы снять плоды и бросить их к нашим ногам. Он неподвижно стоял передо мной, с бледным лицом и горящими глазами. Я схватила его за руку: — Пожалуйста, поверь мне! Прошу тебя! Я никогда не сделала бы этого, если бы был хоть какой-нибудь другой выход. — Я глубоко вздохнула, чтобы успокоить кровь, пульсирующую в висках. — Ты обязан мне жизнью, Джейми. Даже дважды. Я спасла тебя от казни в Уэнтуорте и от лихорадки в аббатстве. Ты обязан мне жизнью, Джейми! Он долго смотрел на меня, прежде чем ответить. Когда он заговорил, в его голосе слышалась горечь: — Я так понимаю, теперь ты требуешь вернуть долг? — Его глаза сверкали ярким синеватым отблеском, какой бывает в самом сердце пламени. — Я вынуждена! Я не могу заставить тебя увидеть истину другим способом! — Истину. Ах, истину. Я не могу сказать, что вижу какую-то истину. — Он опустил голову, заложил руки за спину и медленно стал удаляться по бесконечному коридору, стены которого были разрисованы танцующими тенями. Джейми медленно двигался между ними, как в галерее. Коридор, застеленный ковром, тянулся во всю длину второго этажа. В обоих его концах располагались огромные витражи. Джейми доходил до самого конца, затем, повернувшись, как солдат на параде, медленно шел обратно. Туда-обратно, туда-обратно, снова и снова. Ноги у меня дрожали, и я опустилась в кресло, стоявшее у лестницы. Один из слуг хотел подойти, видимо намереваясь спросить, не желает ли мадам вина или печенья. Со всей вежливостью, на которую была только способна в этот момент, я жестом отослала его. Наконец Джейми подошел и встал передо мной, широко расставив ноги в туфлях с серебряными пряжками, все еще держа руки за спиной. Лицо его было спокойно, никаких следов волнения, только складки в уголках глаз сделались глубже. — Значит, год, — только и сказал он. Резко повернувшись, он отошел на несколько футов. Я с трудом поднялась из глубокого кресла, обитого зеленым бархатом. Мне едва удалось устоять на ногах, когда он неожиданно повернулся и пронесся мимо меня к окну. Правой рукой он сильно ударил в стекло. Окно было сделано из тысяч кусочков разноцветного стекла, скрепленных свинцовыми перегородками. На нем была изображена мифологическая сцена суда над Парисом. Хотя все окно задрожало от удара, в нем образовалась лишь небольшая дыра у ног Афродиты, основная же масса витража осталась цела. В дыру сразу хлынул свежий весенний воздух. Джейми некоторое время стоял, прижав руки к груди. Красное пятно расплывалось по разорванной кружевной манжете. Я бросилась к нему, но он прошел мимо, не говоря ни слова. Я бессильно упала в кресло, так что из плюшевой обивки поднялось небольшое облачко пыли. Я лежала, вытянув ноги, с закрытыми глазами, ощущая дуновение свежего ночного воздуха. Влажные волосы прилипли к вискам, пульс был частый, как у птицы. Простит ли он меня когда-нибудь? Сердце сжималось, когда я вспоминала его глаза, полные боли от сознания, что его предали. «Как ты можешь просить об этом? — сказал он, — ты ведь знаешь…» Да, я знала, и я боялась, что это знание может оторвать меня от Джейми, как я была оторвана от Фрэнка. Но независимо от того, простит меня Джейми или нет, я бы никогда не простила сама себя, если бы лишила жизни невинного человека, особенно того, которого когда-то любила. «Грехи отцов, — пробормотала я себе под нос. — Детей нельзя судить за грехи отцов». — Мадам? Я подскочила, открыла глаза и увидела перепуганную горничную, которая пятилась назад. Я приложила руку к сердцу и стала хватать ртом воздух. — Мадам, вам плохо? Может, вызвать?.. — Нет, — сказала я как можно спокойнее. — Все в порядке. Хочу посидеть здесь немного. Пожалуйста, идите. Девушка была встревожена, но повиновалась. «Да, мадам!» — сказала она и исчезла в конце коридора. Я бездумно смотрела на стену, на которой висела картина с изображением любовной сцены в саду. Мне стало холодно, я запахнула полы плаща, который так и не успела снять, и снова закрыла глаза. Было уже за полночь, когда я, наконец, добралась до нашей спальни. Джейми сидел за маленьким столиком, разглядывая пару мотыльков, которые летали в опасной близости от единственной свечи, освещавшей комнату. Я уронила накидку на пол и подошла к нему. — Не трогай меня. Ложись спать, — сказал он как-то рассеянно. Я остановилась. — Но твоя рука… — начала я. — Не важно. Ложись спать, — повторил он. Пальцы его правой руки были в крови, рукав рубашки тоже был весь пропитан кровью, но я не рискнула трогать его, опасаясь, что он может воткнуть кинжал себе в грудь. Я оставила его наблюдать за танцем смерти мотыльков и легла в постель. Я проснулась на рассвете, когда в свете нового дня можно различить еще только контуры предметов в комнате. Сквозь дверь в смежную комнату было видно, что Джейми по-прежнему сидит за столом в той же позе. Свеча догорела, мотыльки улетели, и он сидел, уронив голову на руки, запустив пальцы в безжалостно обкромсанные волосы. В слабом утреннем свете все цвета поблекли, и его волосы, обычно яркие, как языки пламени, выглядели как сгоревший пепел. Я выскользнула из кровати в легкой кружевной рубашке. Когда я подошла к нему сзади, он не повернулся, хотя знал, что я здесь. Я дотронулась до его руки, и он, уронив ее на стол и отклонившись назад, прижался головой к моему животу. Я погладила его по голове, он глубоко вздохнул, и я почувствовала, как нечеловеческое напряжение выходит из него. Я погладила его по плечам, ощущая их прохладу сквозь тонкую ткань. Наконец я обогнула кресло и встала перед ним. Он подался вперед и, обхватив меня за талию, уткнулся лицом в мою ночную рубашку, прямо над местом, где находился наш не родившийся еще ребенок. — Мне холодно, — сказала я очень тихо. — Ты согреешь меня? Он молча кивнул и, качаясь как слепой, встал с кресла. Я отвела его в постель, раздела и накрыла одеялом. Он обнял меня, прижал к себе, постепенно его кожа стала теплой. Мы лежали в уютном мягком тепле, прижавшись, друг к другу. Я положила руку ему на грудь и стала нежно гладить ее. Соски стали твердыми, в нем проснулось желание. Но он вдруг остановил мою руку. Я испугалась, что он отодвинет меня, и он действительно это сделал, но только затем, чтобы повернуться ко мне. В комнате стало светлее, и он долго смотрел мне в лицо, проводя рукой от виска до подбородка, вниз вдоль шеи в сторону ключицы. — Боже, как я тебя люблю! — Он поцеловал меня и нежно сжал мне грудь. — Но твоя рука… — воскликнула я второй раз за эту ночь. — Это не важно, — во второй раз ответил он.
КОРОЛЕВСКИЕ КОНЮШНИ Карета медленно тряслась по дороге, совершенно разбитой от зимних морозов и весенних дождей, он выдался дождливый, даже сейчас, в начале лета, земля под кустами крыжовника, росшего по сторонам дороги, была влажной. Джейми сидел рядом со мной на узкой скамейке, которая служила сиденьем в этой карете. Спящий Фергюс свернулся калачиком в уголке другого сиденья, и от толчков его голова болталась, как у механической куклы. В карете было жарко, и маленькие золотистые струйки пыли проникали через окна. Мы непринужденно болтали сперва о природе, о королевских конюшнях в Аржентане, куда держали путь, о некоторых слухах, которые составляют предмет ежедневных разговоров при дворе и в деловых кругах. Я, кажется, даже задремала, убаюканная мерным покачиванием кареты и теплым летним днем, но из-за моего положения мне было неудобно сидеть в одной и той же позе, и от тряски болела спина. Ребенок начал довольно активно двигаться в утробе, и слабые начальные движения плода превратились в настоящие толчки, которые были приятны сами по себе, но доставляли неудобства в дороге. — Пожалуй, лучше было бы тебе остаться дома, Саксоночка, — сказал Джейми, когда я в очередной раз сменила позу. — Все хорошо, — улыбнулась я. — Просто толкается. И было бы жаль не увидеть всего этого. — Я показала на широкие зеленые поля, которые блестели, как изумруды, между рядами темных стройных тополей. Хотя и несколько пыльный, деревенский воздух был свеж и чист после тяжелой дымной атмосферы города и запаха лекарств в «Обители ангелов». Людовик в качестве дружеского жеста по отношению к английским дипломатам любезно позволил герцогу Сандрингему купить четырех першеронских кобыл Королевского конного завода в Аржентане. Эти кобылы предназначались для улучшения породы небольшого табуна лошадей, который его сиятельство держал в Англии. По этому случаю его сиятельство ехал сегодня в Аржентан и пригласил с собой Джейми, чтобы получить квалифицированный совет при выборе лошадей. Приглашение последовало на приеме у герцога, и прием плавно перешел в поездку-пикник, в которой приняли участие несколько придворных, разместившихся в четырех каретах. — Это хороший знак, ты как считаешь? — спросила я, бросив взгляд на нашего спящего спутника. — То, что Людовик дал герцогу разрешение купить лошадей. Если он делает жест доброй воли по отношению к Англии, значит, вероятнее всего, он не симпатизирует Джеймсу Стюарту, во всяком случае в открытую. Джейми покачал головой. Он категорически отказался носить парик или шиньон. В настоящее время короткая стрижка имела свои преимущества: хотя его длинный нос был покрыт испариной, он не страдал от жары, как я. — Нет, я почти уверен, что Людовик не станет помогать Стюартам, во всяком случае, пока речь идет о реставрации трона. Месье Дюверни заверил меня, что совет не одобряет таких шагов; хотя Людовик может иногда уступать просьбам Папы и делать Карлу небольшие поблажки, он не расположен оказывать Стюартам слишком большое внимание во Франции, в то время как Георг Английский заглядывает ему через плечо. На Джейми был шотландский плед, заколотый брошью на плече, — красивая вещь, присланная ему сестрой. Брошь была сделана в форме двух бегущих оленей, головы и хвосты которых соприкасались, замыкаясь в круг. Он подобрал полу пледа и вытер ею лицо. — Я разговаривал со всеми парижскими банкирами за последние несколько месяцев, и никто из них не проявил интереса к этому делу, — улыбнулся он. — Жаль бросать деньги на поддержку чьей-то сомнительной затеи, вроде реставрации Стюартов. — Но остается еще Испания, — заметила я, с легким стоном распрямляя спину. Джейми кивнул. — Испания. И Дугал Макензи, — добавила я. Джейми с интересом посмотрел на меня: — У тебя есть от него известия? Несмотря на свою подозрительность, Дугал считал Джейми преданным якобитом и присылал ему из Испании шифрованные письма. Подразумевалось, что Джейми их прочтет и передаст Карлу Стюарту. — Да, они у меня и в самом деле есть. — По выражению лица Джейми было ясно, что это хорошая новость, она и в самом деле была хорошей, но не для Стюартов. — Филипп отказался предоставить какую-либо помощь Стюартам, — сказал Джейми. — Он получил известия от Папы, и будет держаться в стороне от всех дел, связанных с шотландским троном. — А почему? Недавно было перехвачено несколько писем от Папы, но все они были адресованы Джеймсу или Карлу Стюартам, поэтому в них не было ничего о переговорах Папы с Испанией. — Дугал считает, что знает ответ, — засмеялся Джейми. — Он просто возмущен. Около месяца обивал пороги в Толедо и не добился ничего, кроме туманных обещаний помощи «в свое время, даст Бог». — Он передал голосом ханжеские интонации испанца, и я рассмеялась. — Бенедикт хочет избежать ухудшения отношений между Испанией и Францией; он не хочет, чтобы Филипп истратил деньги, которые Людовик сам мог бы использовать, — цинично добавил он. — Папе не пристало говорить такое, но он сомневается, сможет ли католический король и дальше править в Англии. У шотландцев есть свои католические вожди в кланах горцев, но с тех пор, как в Англии появился король-католик, они скорее согласятся на черта — Бог даст, — добавил он, усмехаясь. Он провел рукой по стриженым волосам. — Это выглядит довольно бесперспективно для Стюартов, Саксоночка, и это хорошая новость. Не будет помощи и от Бурбонов. Единственное, что меня сейчас беспокоит, это инвестиции, сделанные Карлом Стюартом с графом Сент-Жерменом. — Значит, ты не думаешь, что это просто торговая сделка? — В принципе, это выглядит как торговая сделка, — сказал он, нахмурившись. — Но что-то за этим стоит. Я кое-что слышал. Хотя банкирские семьи Парижа не имели серьезных намерений посадить молодого претендента на шотландский трон, такое положение дел могло с легкостью измениться, если у Карла неожиданно появятся деньги для инвестиций. — Его высочество утверждает, что разговаривал с Гоблинами, — продолжал Джейми. — Его представил им Сент-Жермен; иначе они бы его не приняли. Старый Гоблин нашел его никудышным болваном, то же думает и один из Гоблинов-сыновей. Хотя другой обещал, что подождет и посмотрит; если Карлу удастся эта сделка, тогда, возможно, он предоставит ему и другие возможности. — Не все так хорошо, — заключила я. Джейми покачал головой: — Деньги к деньгам, сама знаешь. Если ему повезет с одной или двумя сделками, банкиры изменят свое отношение к нему. Этот человек не слишком умен, но у него есть обаяние, он умеет переубеждать людей. Он не продвинется к своей цели без достаточного капитала, но если сделка будет иметь успех, он этот капитал получит. — М-м-м… — Я снова повернулась на сиденье и пошевелила пальцами ног, которым было жарко в тесной кожаной темнице. Раньше эти туфли были мне впору, но теперь ноги немного отекли, а шелковые чулки намокли от пота. — Что мы можем сделать в связи с этим? Джейми пожал плечами: — Молиться, чтобы в Португалии была плохая погода. По правде говоря, кроме кораблекрушения я не вижу других путей помешать этой сделке. У Сент-Жермена уже есть контракт на продажу всего груза. И он, и Карл Стюарт собираются нажить на нем капитал. Я слегка вздрогнула при упоминании имени Сент-Жермена и невольно вспомнила слова Дугала. Я не рассказала Джейми ни о его визите, ни о его соображениях насчет ночной деятельности графа. Я не держала секретов от Джейми, но Дугал потребовал от меня обещания молчать в обмен на свою помощь в деле с Джонатаном Рэндоллом, и мне пришлось согласиться. Джейми неожиданно улыбнулся мне и протянул руку: — Я тут подумал кое о чем, Саксоночка. Дай мне, пожалуйста, твои ноги. Дженни говорила мне, что это помогает, если массировать ступни, когда ждешь ребенка. Я не стала спорить и, сбросив туфли, положила ноги ему на колени. У меня вырвался вздох облегчения, когда ветерок из окна охладил шелк на пальцах ног. У Джейми были большие руки, а пальцы сильные и одновременно нежные. Он ласково провел большим пальцем по моей ступне, и я откинулась назад с легким стоном. Несколько минут мы ехали молча. Я лежала в состоянии полного блаженства. Склонив голову к моим ногам, Джейми задумчиво заметил: — Это ведь не было долгом на самом деле, да? — Что не было? — Расслабившись от теплого солнышка и массажа, я не сразу поняла, что он имеет в виду. Не прекращая поглаживать ступни, он посмотрел мне в глаза. Выражение его лица было серьезным, хотя легкая улыбка мелькнула во взгляде. — Ты сказала, что я обязан тебе жизнью, Саксоночка, потому что ты спасла меня. — Он нежно водил рукой вокруг моего большого пальца. — Но я тут подумал и не уверен, что это так. Мне кажется, что если учесть все, то получится полное равенство. — Что значит равенство? — Я попыталась опустить ноги, но он крепко их держал. — Если ты спасла мне жизнь, — а ты действительно спасла, — то ведь и я спас твою, по крайней мере, столько же раз. Я спас тебя от Джека Рэндолла в Форт-Уильяме, ты ведь помнишь. И я спас тебя от толпы в Крэйнсмуире, не так ли? — Да, — ответила я, не понимая, куда он клонит, но чувствуя, что это не пустой разговор. — Я, конечно, благодарна тебе за это. — Это не повод для благодарности, Саксоночка, с твоей стороны или с моей. Я считаю, что это не подразумевает никаких обязательств. — Улыбка исчезла с его лица, и он стало вполне серьезным. — Я не давал тебе жизнь Рэндолла в обмен на свою собственную — во-первых, это был бы неравноценный обмен. Закрой рот, Саксоночка, — деловито добавил он. — Мухи могут влететь. В карете и в самом деле было несколько мух. Три из них сидели на рубашке Фергюса, не обращая внимания на то, что грудь мальчика мерно вздымалась и опускалась. — Тогда почему ты согласился? — Я перестала сопротивляться, и он, зажав обеими руками мои ступни, медленно водил пальцами по пяткам. — Ни по одной из причин, которые ты мне привела. Что касается Фрэнка, — вздохнул он, — ну, есть доля правды в том, что я увел у него жену, и мне жаль его, иногда больше, чем других, — добавил он, вскинув бровь. — Однако это все равно как если бы он был моим соперником здесь. У тебя был свободный выбор, и ты выбрала меня, даже несмотря на то, что на его стороне был такой весомый аргумент, как горячая ванна в доме. Уф! Я высвободила одну ногу и пнула его в ребра. Он снова поймал ее, как раз вовремя, чтобы не получить второй удар. — Сожалеешь о своем выборе, да? — Пока нет, — сказала я, вырываясь, — но могу пожалеть в любой момент. Если не замолчишь. — Ну ладно. Я не мог понять, почему тот факт, что ты выбрала меня, означает, что надо так переживать по поводу Фрэнка Рэндолла. Кстати, — сказал он доверительно, — я учту, что надо очень ревновать тебя к этому мужчине. Я пнула его другой ногой. Он ловко поймал ее за щиколотку. — Что касается спасения его жизни, — продолжал он, не обращая внимания на мои попытки вырваться, — на этот вопрос брат Ансельм в аббатстве мог бы ответить лучше меня. Я бы, конечно, не стал хладнокровно убивать невинного человека. Однако я убивал людей в бою. Есть ли разница? Я вспомнила солдата и мальчика на снегу, которых убила, спасаясь от Уэнтуорта. Я больше не изводила себя воспоминаниями об этом, но знала, что никогда не избавлюсь от них. Джейми покачал головой: — Можно найти много всяких аргументов, но, в конце концов, в этих случаях есть один выбор: ты убиваешь, если должен убить, и потом ты живешь с этим. Я помню лицо каждого человека, которого убил, и всегда буду помнить. Но дело в том, что я жив, а они нет. И это мое единственное оправдание. — Но к данному случаю это не подходит, — заметила я. — Вопрос так не стоит: убить или быть убитым. Он покачал головой, смахивая муху, которая села ему на волосы. — Тут ты ошибаешься, Саксоночка. То, что стоит между мной и Джеком Рэндоллом, может быть решено, только когда один из нас умрет. Есть разные способы убийства, не только с помощью ножа или ружья, и есть вещи похуже, чем физическая смерть. — В голосе его звучали ласковые нотки. — В аббатстве Святой Анны ты спасла меня не только от физической смерти, mo duinne, и не думай, что я этого не понимаю. — Он вздохнул. — Наверное, ты все же чаще спасала мне жизнь, чем я тебе… — Он отпустил мои ноги и выпрямился. — Поэтому надо еще разобраться. Ведь ты не знала, что произойдет, когда делала свой выбор. Одно дело — отвергнуть мужчину, и совсем другое — обречь его на смерть. Мне вовсе не нравилась такая интерпретация моих поступков, но отрицать факты я не могла. Я действительно отвергла Фрэнка и, хотя не жалела о своем выборе, все же жалела и всегда буду жалеть о необходимости этого выбора. Джейми словно продолжил мои мысли: — Если б ты знала, что выбор твой будет означать, ну, допустим, смерть Фрэнка, возможно, он был бы иным. И, если уж ты выбрала меня, вправе ли я вынуждать тебя на поступки, имеющие, куда худшие последствия? Поглощенный своими размышлениями, он сперва не заметил, какое впечатление произвели на меня эти последние слова. Но, увидев мое лицо, сразу же замолчал, и какое-то время мы ехали молча среди зеленых полей. — Не понимаю, каким образом твой поступок, Клэр, может оказаться грехом, — сказал он, наконец, положив руку мне на ногу. — Ведь я тебе законный муж, каким и он был когда-то или будет. Ведь ты даже не знаешь, вернешься ли к нему. Возможно, попадешь еще дальше в прошлое или, наоборот, в будущее время. Ты поступала так, как считала должным, это самое лучшее решение. — Он посмотрел мне в глаза, и взгляд этот проник до самой глубины души. — Я достаточно честен, чтобы признать: меня не волнует, что правильно, а что нет, Клэр, пока ты со мной, — тихо добавил он. — И если считаешь, что, выбрав меня, совершила тяжкий грех… Что ж, тогда пойду к самому дьяволу и благословлю его за то, что склонил тебя к этому. — Он поднял мою ногу и нежно поцеловал кончики пальцев. Я положила руку ему на голову; короткие волосы были жесткими и мягкими одновременно, как иголки у молодого ежика. — Я не думаю, что сделала что-то плохое, — мягко сказала я. — Но если это так… тогда я пойду к дьяволу с тобой вместе, Джейми Фрэзер. Он закрыл глаза и уткнулся лицом мне в ногу. Я не пыталась высвободить ее. — Тогда почему, Джейми? Почему ты решил оставить Джека Рэндолла в живых? Он еще сжимал мою ногу, но открыл глаза и улыбнулся. — Я много передумал в тот вечер, Саксоночка, пока ходил взад-вперед. Я понимал, что ты будешь страдать, если я действительно убью этого грязного подонка. И потом, что должно перевесить: твоя совесть или моя честь? Так нельзя. — Он снова покачал головой. — Каждый из нас отвечает только за то, что он сам сделал, только за свою совесть. То, что я делаю, не может быть отнесено на твой счет, независимо от последствий. — Он заморгал от попавшей в глаза пыли и провел рукой по волосам, тщетно пытаясь их пригладить. Хохолок на макушке продолжал торчать. — Тогда почему? — потребовала я ответа, подавшись корпусом вперед. — Ты перечислил мне все причины, по которым нужно его убить. Что же тебя остановило?
Он несколько мгновений колебался, потом посмотрел мне прямо в глаза. — Все из-за Карла Стюарта, Саксоночка. Мы вроде бы перекрыли все пути, но эта сделка… из-за нее он, возможно, еще возглавит армию. И если это случится… Ты сама хорошо знаешь, что может случиться, Саксоночка. — Я знала, и мысль об этом наполняла меня ужасом. Я без конца вспоминала описание поражения горцев при Каллодене, сделанное одним из историков: «Окровавленные трупы громоздились в четыре яруса под проливным дождем…» Горцы, голодные и неорганизованные, но сражающиеся до конца, будут разбиты за какие-нибудь полчаса. Они будут брошены окровавленные под холодным апрельским дождем. Дело, за которое они боролись в течение ста лет, умрет вместе с ними. Джейми взял меня за руку: — Я думаю, этого не случится, Клэр. Мы его остановим. Даже если нет, то я не думаю, что со мной что-нибудь случится. Но если все же… — Он был очень серьезен, говоря горячо и убежденно: — Если это случится, я хочу, чтоб ты была обеспечена. Я хочу, чтобы кто-то позаботился о тебе, если я… не смогу заботиться о тебе. Если не я, то я бы хотел, чтобы это был мужчина, который тебя любит. — Он крепче сжал мои пальцы, и оба кольца вонзились мне в плоть. — Клэр, ты знаешь, чего мне стоит сохранить жизнь Рэндоллу? Я это делаю для тебя. Обещай мне, что, если время придет, ты вернешься назад к Фрэнку. — Он смотрел мне в лицо, его глаза были синими, как небо в окошке кареты. — Я уже дважды пытался отправить тебя обратно. Слава Богу, что ты не ушла. Но если наступит третий раз, обещай мне, что вернешься к нему — вернешься к Фрэнку. Вот почему я дал Джеку Рэндоллу отсрочку на год — ради тебя. Обещай мне, Клэр! — Но-о! Пошли! — кричал кучер сверху, щелкая кнутом. Мы подъезжали. — Хорошо, — ответила я, наконец. — Обещаю. Конюшни в Аржентане были чистые и просторные. В них пахло летом и лошадьми. В открытом стойле Джейми как слепень кружил вокруг першеронской кобылы: — О! Какая красивая девочка! Иди сюда, милая, дай-ка мне посмотреть на твой красивый круп. М-м-м, да, это великолепно! — Хотела бы я, чтобы мой муж говорил мне то же, — заметила герцогиня де Нев, вызвав смешки других дам. — Он бы, наверное, так и говорил, если б ваш задик вызывал у него те же чувства. Но, возможно, мнение вашего мужа не совпадает с понятиями нашего дорогого лорда Брох Туараха о красиво очерченном крупе. — Граф Сент-Жермен позволил себе окинуть взором мою фигуру, явно получая от этого удовольствие. Я старалась представить те же глаза, глядящие на меня сквозь прорези в маске, и почти преуспела в этом. К сожалению, оборки рукава закрывали его кисть и я не могла увидеть отметину у большого пальца. Услышав его слова, Джейми перегнулся через широкую спину лошади, так что над массивным корпусом першеронской кобылы виднелись теперь лишь его голова и плечи. — Наш дорогой лорд Брох Туарах ценит красоту во всем, господин граф, в животных и женщинах. Но в отличие от кое-кого я все же делаю различие между теми и другими. — Он с холодной вежливостью улыбнулся Сент-Жермену и похлопал лошадь по холке. Дамы у изгороди засмеялись. Джейми взял меня за руку и повел в другую конюшню. Все присутствующие медленно потянулись за нами. — Ах! — Он глубоко вдохнул запах лошадей, навоза и сена, словно это был фимиам. — Как я люблю запах конюшни! Всегда вспоминаю Шотландию… — Не очень-то похоже на Шотландию, — заметила я, щурясь от яркого солнечного света, когда мы вышли из конюшни на воздух. — Ты права, но это деревня. Здесь чисто, зелень вокруг, в воздухе нет дыма, а под ногами — нечистот. Если не считать конского навоза, а я его нечистотами не считаю. Летнее солнце золотило крыши домов Аржентана, раскинувшегося на живописных зеленых холмах. Королевские конюшни располагались за городом и представляли собой гораздо более солидные строения, чем дома королевских подданных. Они были построены из камня, крыты черепицей и содержались в идеальной чистоте, превосходившей в каком-то смысле даже чистоту «Обители ангелов». Тут из-за угла конюшни послышались громкие крики. Из-за поворота, словно выпущенный из пращи, на нас вылетел Фергюс, за ним по пятам неслись двое парнишек-конюхов, оба намного старше. На лице одного из них красовалась зеленая полоса от свежего навоза, что, видимо, и составляло причину преследования. Фергюс, сообразив, где искать убежище, шмыгнул в середину толпы и спрятался за шотландскую юбку Джейми. Видя, что их намерениям не суждено сбыться, преследователи испуганно посмотрели на надвигающиеся ряды придворных в роскошных нарядах, повернули назад и удрали. Убедившись, что они удаляются, Фергюс высунул голову из-за юбки и выкрикнул им вдогонку что-то по-французски, за что Джейми щелкнул его по уху. — Хватит, — строго сказал он. — И ради Бога, не бросай конских яблок в людей, которые больше и сильнее тебя. А сейчас ступай и держись от них подальше. — Он сопроводил свой совет хорошим шлепком и подтолкнул мальчика в сторону, противоположную той, куда побежали его преследователи. Я сомневалась, разумно ли будет брать Фергюса с нами в эту поездку, но большинство дам взяли с собой мальчиков-пажей — бегать по поручениям и носить корзины с едой. К тому же Джейми хотелось, чтобы парнишка побывал в деревне, устроить ему каникулы. Все бы хорошо, но Фергюс, который никогда в жизни не выезжал из Парижа, совсем ошалел от свежего воздуха, солнечного света и огромных красивых лошадей и постоянно доставлял нам беспокойство. — Одному Богу известно, что он еще натворит, — мрачно предрекала я, глядя на удаляющуюся фигурку мальчика. — Наверное, подожжет стог сена. Джейми не был обеспокоен моим предположением: — Ничего не натворит. Все мальчишки кидаются навозом. — Правда? — Я повернулась и стала разглядывать Сент-Жермена, в одежде из белого льна, белой саржи и белого шелка. Он вежливо выслушивал герцогиню, медленно прогуливавшуюся по сенному двору. — Ты, может быть, и кидался, — сказала я. — Но не он. И не епископ, я полагаю. Я спрашивала себя, стоило ли ехать на эту экскурсию, во всяком случае мне. Джейми прекрасно разбирался в першеронских лошадях, и герцог явно нуждался в нем, что было нам на руку. У меня же от тряски в карете ужасно разболелась спина, а туфли безжалостно жали. Джейми посмотрел на меня, улыбнулся и сжал мне руку: — Недолго осталось, Саксоночка. Нам хотят показать помещения, в которых ведется селекционная работа. А затем ты вместе с другими дамами сможешь пойти посидеть на лужайке и закусить, пока мужчины будут горячо обсуждать размеры своих мужских достоинств. — Это что, обычная тема для разговоров после наблюдений за селекционной работой? — удивленно спросила я. — У мужчин — да. Уж не знаю, как это действует на женщин. Навостри ушки, потом расскажешь мне, о чем они говорят. Среди участников пикника действительно повеяло каким-то сдержанным возбуждением, когда мы все втиснулись в отгороженную часть сарая. Сложенный из камня, как и другие конюшни, этот сарай имел не отдельные стойла по обе стороны, а одно большое перегороженное решетками, которые можно было поднимать и опускать, как ворота. Само здание было светлым и просторным благодаря огромным окнам с двух сторон, сквозь которые виднелись загоны, поросшие зеленой травой. В загоне паслись несколько больших першеронских кобыл. Они вели себя беспокойно, то пускаясь в галоп, то снова переходя на рысь или шаг, трясли гривами и пронзительно ржали. В ответ на их ржание из закрытого стойла донеслось громкое ответное ржание, и перегородка затряслась от мощных ударов копытами. — Он готов, — пробормотал кто-то за моей спиной. — Кто же эта счастливица? — Та, что ближе всего к воротам, — предположила герцогиня, всегда готовая держать пари. — Ставлю пять ливров на эту кобылу. — Ошибаетесь, мадам. Она слишком спокойна. Это будет вон та малышка, что стоит под яблоней и стреляет глазами, как заправская кокетка. Смотрите, как она трясет гривой! Я ставлю на нее. Заслышав крик жеребца, все лошади остановились, затрепетали ноздрями, стали нервно прядать ушами. Две беспокойные кобылы затрясли головами, одна из них вытянула шею и пронзительно заржала. — Вот эта, — убежденно произнес Джейми, кивая на нее. — Слыхали, как она зовет его? — И что же она говорит, милорд? — спросил епископ насмешливо, сверкнув глазами. Джейми лишь покачал головой: — Это песня, милорд, но существа, носящие платье, не могут, да и не должны ее слышать. Естественно, выбор пал на кобылу, на которую указал Джейми. Оказавшись в сарае, она остановилась как вкопанная с поднятой головой и стала принюхиваться, раздувая ноздри. Жеребец почуял ее и так громко заржал, что звуки эти, эхом отдававшиеся под крышей, моментально заглушили все разговоры. Впрочем, в этот момент никому и не хотелось говорить. Даже я, несмотря на плохое самочувствие, ощутила замирание в груди, когда кобыла снова ответила на призыв жеребца. Першероны — очень крупные лошади. Они достигают пяти футов в холке. А круп хорошо откормленной кобылы шириной почти в ярд. Серые в яблоках или вороные, они украшены пышной гривой и хвостом в руку толщиной. Тут жеребец так неожиданно и мощно рванулся к кобыле из стойла, что все отпрянули от перегородки. Он взбивал копытами тучи пыли, изо рта брызгала пена. Наконец жених вырвался из стойла и прыгнул в загон. Кобыла заметалась и тревожно заржала. Он налег на нее сзади, схватил зубами за шею, заставляя покорно склонить голову. Ее хвост высоко взметнулся, оставляя ее незащищенной и предоставленной его желанию. — Господи, — прошептал месье Прюдом. Все произошло очень быстро, но казалось, что мы бесконечно долго наблюдали, как вздымались и опускались темные бока, как играли солнечные лучи в развевающихся гривах и мускулы напрягались в гибкой агонии соития. Все молчали, выходя из конюшни. Наконец герцог рассмеялся, слегка подтолкнул локтем Джейми и сказал: — Вы ведь не раз видели подобные сцены, милорд Брох Туарах? — Так и есть, — ответил Джейми. — Я видел их много раз. — Правда? — воскликнул герцог. — Тогда скажите, милорд, что вы чувствуете, глядя на такие сцены? Джейми улыбнулся уголком рта, вторая половина лица, обращенная к герцогу, сохраняла серьезное выражение: — Свою неполноценность, ваше сиятельство, — ответил он. — Вот это зрелище! — воскликнула герцогиня де Нев. Она отломила кусочек бисквита и стала медленно жевать. — Так возбуждает! — Какой грандиозный член, хотите вы сказать, — довольно грубо возразила мадам Прюдом, — хотела бы я, чтобы у Филибера был такой. А то у него… — Она повела бровью в сторону тарелки с тонкими сосисками, каждая длиной дюйма с два, и дамы, сидевшие на коврике для пикника, дружно захихикали. — Поль, пожалуйста, кусочек курицы, — обратилась графиня Сент-Жермен к пажу. Она была молода, и фривольные разговоры старших дам смущали ее. Я задавала себе вопрос, какого рода отношения были у нее с мужем. Он никогда не вывозил ее в свет, кроме тех случаев, когда присутствие епископа не позволяло ему появиться с одной из своих любовниц. — Какая ерунда! — возразила мадам Монтрезор, одна из придворных дам, чей муж был другом епископа. — Размер это еще не все. Если член встает только один раз, да и то не больше чем на две минуты, что толку, если у него размеры, как у жеребца? — Она двумя пальцами взяла корнишон и стала высасывать его бледно-зеленый сок, усиленно работая кончиком розового языка. — Не важно, что у них в штанах, важно, как они могут этим распорядиться. Мадам Прюдом прыснула: — Если вы найдете кого-нибудь, кто знает, как этим распорядиться, кроме как сунуть в ближайшую дырку, тогда покажите мне его. Интересно было бы посмотреть, что еще можно с этим делать. — Ваши мужья, по крайней мере, хоть что-то с этим делают, — вставила герцогиня де Нев. Она бросила презрительный взгляд на своего мужа, стоявшего вместе с другими мужчинами возле загона, в который пустили только что осемененную кобылу. — «Только не сегодня, моя дорогая. — Она очень похоже, изобразила сонные интонации своего мужа. — Я так устал. — Она приложила руки к бровям и закатила глаза. — Занятия так изматывают». Ободренная одобрительными смешками, она продолжала передразнивать мужа, расширив глаза, как бы от ужаса, и закрывая руками низ живота: — «Что, опять? Ты же знаешь, что частое расходование мужской энергии может привести к расстройству здоровья. Мало того, что из-за твоих домогательств я совсем исхудал, ты что, хочешь, чтобы меня хватил удар?» Дамы снова весело рассмеялись. Так громко, что привлекли внимание епископа. Он посмотрел в нашу сторону. На его лице появилась виноватая улыбка, вызвавшая новый взрыв веселья. — Он, по крайней мере, не расходует свою мужскую энергию в борделях или где-либо еще, — сказала мадам Прюдом, с жалостью посмотрев на графиню Сент-Жермен. — Нет, — сказала погрустневшая Матильда. — Он трясется над тем, как будто он у него золотой. Можно подумать, что он… О, ваше сиятельство! Не желаете ли вина? — с очаровательной улыбкой обратилась она к герцогу Сандрингему, который незаметно подошел сзади. Он стоял и улыбался дамам, слегка подняв одну бровь. Если он и слышал, о чем они говорили, то не подал виду. Усевшись рядом со мной на подстилке, его сиятельство поддерживал живой остроумный разговор с дамами, его странно высокий голос совсем не контрастировал с их голосами. Казалось, он был увлечен беседой, но я заметила, что время от времени он поглядывает на группу мужчин, стоявших у изгороди. Килт Джейми выделялся своей яркой расцветкой среди пестрых бархатных и шелковых одежд. Я испытывала некоторую нерешительность перед встречей с герцогом, ведь наш последний визит к нему закончился арестом Джонатана Рэндолла по моему обвинению в нападении. На этом пикнике герцог был само очарование и любезность. Ни разу не упомянул даже о братьях Рэндолл. Не было и ни единого упоминания о самом аресте. Герцог, как дипломат высокого класса, в полной мере владел искусством хранить молчание. Я обрадовалась появлению герцога. Хотя бы потому, что его присутствие избавило меня от обычных дурацких вопросов, что шотландцы носят под килтом. Учитывая игривое настроение дам, я сомневалась, что моего обычного ответа: «О, то, что носят все» — будет достаточно. — Ваш муж прекрасно разбирается в лошадях. — Герцог повернулся ко мне, как только его соседка с другой стороны, герцогиня де Нев, заговорила с мадам Прюдом, сидевшей напротив. — Он сказал мне, что его отец и дядя держали небольшие, но очень хорошие конюшни в горах. — Да, это так. — Я глотнула вина. — Но вы ведь были у Колама Макензи в замке Леох и имели возможность видеть его конюшню. — Я впервые встретила герцога в Леохе год назад, хотя встреча была краткой. Он уехал на охоту незадолго до того, как меня арестовали за колдовство. Он, конечно, должен был знать об этом, но не выдал себя ни единым намеком. — Да, я видел. — Синие проницательные глазки герцога блуждали по сторонам, он смотрел, не наблюдают ли за нами. — Ваш муж говорил мне, что не может жить в своей собственной стране из-за ошибочного смертного приговора, вынесенного ему английской короной. Скажите, миледи, этот приговор все еще действует? — Да. За его голову обещано вознаграждение, — мрачно подтвердила я. Выражение вежливого интереса на лице герцога не изменилось. Он потянулся за сосиской. — Это поправимо, — спокойно сказал он. — После встречи с вашим мужем в Леохе я навел справки — о, очень осторожно, моя дорогая леди, уверяю вас. И я думаю, что это дело можно уладить без больших хлопот, шепнув нужное слово в нужное ухо.
Я внимательно слушала. Джейми когда-то рассказал герцогу Сандрингемскому о своем приговоре — так посоветовал ему Колам МакКензи — в надежде, что герцог сможет вмешаться и помочь. Так как Джейми действительно не совершал никакого преступления, и против него не было улик, казалось вполне возможным, что герцог, имеющий вес в высших кругах Англии, и в самом деле сможет поспособствовать отмене приговора. — Но почему? Что вы хотите взамен? Его светлые брови подпрыгнули, и он улыбнулся, продемонстрировав маленькие ровные белые зубы. — Как вы, однако, прямолинейны! Может, я просто ценю помощь вашего мужа в выборе лошадей и хотел бы видеть его возвратившимся туда, где его знания и опыт можно было бы применить с пользой. — Может быть, но это не так, — возразила я холодно. Заметив, что мадам Прюдом наблюдает за нами, я вежливо улыбнулась герцогу. — Почему? Он отправил сосиску целиком себе в рот и медленно жевал ее. На его круглом лице не отражалось ничего, кроме наслаждения едой и солнечным днем. Наконец он дожевал и аккуратно вытер рот накрахмаленной салфеткой. — Ну, хорошо, — начал он. — Только в качестве предположения. Вы меня понимаете? Я кивнула, и он продолжал: — Таким образом, в качестве предположения, мы могли бы допустить, что дружба вашего мужа с некоторым лицом, недавно прибывшим из Рима?.. Вы меня понимаете? Да. Предположим, что эта самая дружба интересует определенные круги, которые бы предпочли, чтобы это лицо благополучно вернулось в Рим. Или хотя бы обосновалось во Франции. Хотя Рим был бы предпочтительнее. Безопаснее, знаете ли. — Понимаю. — Я взяла с тарелки сосиску. Они были сильно сдобрены специями, и запах чеснока ударял мне в нос всякий раз, как я откусывала кусочек. — Значит, эти круги придают такое большое значение дружбе моего мужа с этим лицом, что предлагают отмену приговора в обмен на разрыв этих отношений? Но почему? Мой муж не такая уж влиятельная персона. — Пока нет, — согласился герцог, — но может стать ею в будущем. У него есть связи в среде французских банкиров и торговцев. Его принимают при дворе, и он имеет некоторый доступ к королю Людовику. Короче, если даже сейчас он и не располагает крупными суммами и известностью, то вскоре все это может обрести. К тому же он член одного из двух самых влиятельных шотландских кланов. Круги, которые желают возвращения вышеупомянутого лица в Рим, не без оснований опасаются, что влияние вашего мужа может быть направлено в нежелательное русло. Таким образом, будет лучше, если ваш муж вернется на родину и его доброе имя будет восстановлено. Вы так не считаете? — Надо подумать, — ответила я. Это была взятка, и очень заманчивая взятка. От Джейми требовалось разорвать все отношения с Карлом Стюартом и свободно, без риска быть повешенным, вернуться в Шотландию, в Лаллиброх. Отъезд человека, поддерживающего Стюартов, при минимальных затратах с их стороны, был бы очень желателен для англичан. Я внимательно смотрела на герцога, пытаясь понять, какую выгоду он преследует. Формально являясь послом Георга II, выборщиком Ганновера и короля Англии — ведь пока Джеймс Стюарт остается в Риме, герцог вполне мог иметь двойную цель своего пребывания в Париже. Начать с Людовиком осторожный обмен любезностями и изменить сложившийся баланс сил, одновременно сужая размах новой волны якобитского движения? Несколько групп, поддерживающих Карла, со временем куда-то исчезли под предлогом неотложных дел за границей. Их или подкупили, или вспугнули, думала я. Невозмутимое лицо герцога не выдавало его мыслей. Он сдвинул парик и бессознательно почесал лысину под ним. — Подумайте об этом, моя милая, — настаивал он, — а когда подумаете, поговорите со своим мужем. — Почему вы сами с ним не поговорите? Он пожал плечами и взял еще одну сосиску, уже третью. — Я считаю, что мужчины чаще прислушиваются к словам, сказанным в домашней обстановке человеком, которому доверяют. В противном случае они воспринимают совет как давление извне. — Он улыбнулся. — К самолюбивым людям нужен деликатный подход. А кто может быть деликатнее женщины? Я не успела ответить. Из главной конюшни раздался крик, и все головы повернулись туда. По узкой аллее между главной конюшней и длинным открытым сараем, в котором была кузница, неслась лошадь. Это был молодой першерон, не старше двух-трех лет, судя по его неровной окраске. Даже молодые першероны крупны, а этот был просто огромный. Он бегал взад-вперед легкой рысью, размахивая хвостом. Определенно этот жеребец еще не был приучен к седлу. Он резко метался из стороны в сторону, пытаясь сбросить маленькую фигурку, обеими руками вцепившуюся ему в гриву. — Черт побери, это Фергюс! — Дамы, встревоженные криками, повскакивали на ноги и с интересом наблюдали за происходящим. Я даже не заметила, что мужчины присоединились к нам, пока одна из женщин не сказала: — Однако это довольно опасно. Мальчик может ушибиться! — Если не ушибется сам, свалившись с лошади, я отшлепаю его, едва этот паршивец попадет мне в руки, — послышался сердитый голос. Я повернулась и увидела Джейми, наблюдающего поверх моей головы за быстро приближающейся лошадью. — Ты хочешь снять его? — спросила я. Он покачал головой: — Нет, пусть лошадь сама об этом позаботится. Лошадь же, казалось, была больше удивлена, чем испугана странным грузом на спине. Серая пятнистая холка напрягалась и вздрагивала, словно сгоняя мух. Жеребец удивленно поворачивал голову, как будто хотел посмотреть, что происходит. Фергюс, растопырив ноги, намертво вцепился в гриву першерона и только благодаря этому держался на его широкой спине. Таким образом, у него был шанс соскользнуть с лошади или отлететь в сторону, не попав ей под копыта, если бы жертвы «навозной войны» не привели в исполнение свой план мести. Два или три грума следовали за лошадью, блокируя ей дорогу. Одному из них удалось забежать вперед и открыть ворота пустого загона. Эти ворота находились недалеко от того места, где стояли мы. Грумы намеревались загнать лошадь в загон, где она сбросит с себя Фергюса или нет, как ей заблагорассудится, но по крайней мере успокоится и сама избежит травм. Вдруг из слухового окошка, расположенного высоко над землей, высунулась голова. Все смотрели на лошадь, и никто, кроме меня, этого не заметил. Мальчишка выглянул из окна, исчез и почти тотчас же вновь появился, держа большую охапку сена. Улучив момент, когда лошадь с Фергюсом проносилась под окном, он бросил сено вниз. Эффект был такой, будто бросили бомбу. Жеребец истерически заржал, взрыл копытами землю и понесся, как победитель дерби, прямо на группку кузнецов. Те с криком бросились врассыпную. Джейми рванулся вперед, оттолкнув меня с дороги так, что я отлетела в сторону и оказалась на земле. Он поднял меня, ругаясь по-гэльски, и, даже не извинившись, понесся вдогонку за Фергюсом. Лошадь металась и вертелась как безумная, вставала на дыбы, приводя в ужас грумов и конюхов, которые быстро утратили свою профессиональную сдержанность при мысли, что одна из королевских лошадей может пораниться у всех на глазах. Каким-то чудом, то ли благодаря упрямству, то ли из чувства страха, Фергюс все-таки продолжал держаться на лошади, — соскальзывая то вправо, то влево, подпрыгивая и обдирая кожу тощих ног. Конюхи что-то кричали ему, но он не слышал их, крепко зажмурив глаза и вцепившись в лошадиную гриву так, словно от этого зависела его жизнь. Один из конюхов схватил вилы и стал угрожающе размахивать ими, чем до смерти испугал мадам Монтрезор, решившую, очевидно, что он собирается заколоть ребенка. Пронзительный крик мадам Монтрезор никак не подействовал на жеребца. Он продолжал пугливо пританцовывать, пятясь от приближавшихся к нему людей. В какой-то момент конюх попытался снять Фергюса с лошади, и тут возникла реальная опасность, что ребенок упадет с лошади и будет неминуемо растоптан ею. Я не могла себе представить, как спасти мальчика от верной гибели. Но тут лошадь сделала неожиданный рывок в сторону купы невысоких деревьев и кустарника возле самого паддока, то ли желая спрятаться от надвигавшихся на нее людей, то ли сбросить чудовище, громоздившееся у нее на спине. Когда лошадь проносилась мимо кустов, я заметила мелькнувшего там человека в красном шотландском костюме, а вслед за тем нечто красное обрушилось с дерева вниз. Это был Джейми. Забравшись на дерево, он всей своей массой обрушился на жеребца, и тот рухнул на землю. Мелькнули голые ноги, и зрителям стало ясно, что этот необычный человек ничего не носит под своей шотландской юбкой. Группа придворных бросилась к упавшему лорду Брох Туараху, а конюхи погнались за быстро удаляющейся лошадью. Джейми неподвижно лежал на спине под буковым деревом. Его лицо было мертвенно-бледным, глаза и рот — широко открыты, а руки крепко обнимали прильнувшего к нему Фергюса. Когда я подбежала к ним, Джейми подмигнул мне и через силу улыбнулся. Он с трудом переводил дыхание, но я успокоилась — ему нужно было лишь отдышаться. Осознав наконец, что он больше никуда не мчится, Фергюс осторожно поднял голову, а затем уселся прямо на живот своего спасителя и воскликнул: — Как замечательно, милорд! Не повторить ли нам все это снова? Спасая ребенка в Аржентане, Джейми растянул мышцы бедра и сильно хромал, когда мы вернулись в Париж. Он послал Фергюса, который ничуть не пострадал ни от своей шальной выходки, ни от скандала, последовавшего за этим, на кухню поискать себе чего-нибудь на ужин, а сам рухнул на стул возле камина, потирая опухшую ногу. — Очень больно? — сочувственно спросила я. — Не очень. Просто ноге требуется покой. Он поднялся со стула и с удовольствием потянулся, почти коснувшись руками почерневших дубовых потолочных балок над камином. — Терпеть не могу эти длительные поездки в экипаже. Мне больше по душе ездить верхом. — Мне тоже. — Я слегка потерла затекшую от долгого сидения поясницу. Боль, казалось, отдавала в низ живота и в ноги, утратившие, как я думала, былую выносливость в связи с беременностью. Я провела рукой по ноге Джейми, затем указала на кровать: — Ложись на бок. Я натру тебе ногу. У меня есть хорошая мазь, которая немного облегчит боль. — Ну, если ты настаиваешь… Он с трудом поднялся и лег на левый бок, при этом шотландская юбка задралась выше колен. Я открыла свой медицинский саквояж и стала перебирать баночки и коробочки: репейник, скользкий ильм, плющ… А, вот наконец! Я взяла небольшую стеклянную баночку, полученную от месье Форе, и, отвинтив крышку, осторожно понюхала. Целебные мази быстро портятся, но в эту для лучшей сохранности было добавлено значительное количество соли. У мази был приятный запах и красивый бледно-желтый цвет — цвет свежего крема. Я подцепила лопаточкой немного целебной мази и осторожно нанесла ее на мышцы бедра, еще более приподняв при этом шотландскую юбку Джейми. Нога была теплой, но не горячей, как при воспалении. Она излучала обычное тепло молодого, крепкого и здорового мужского тела. Я осторожно втирала крем в кожу, ощущая выпуклость твердых мускулов, крепость мышц и сухожилий. Джейми слегка застонал, когда я надавила посильнее. — Больно? — спросила я. — Да, немного, но продолжай, — ответил он. — Уже становится легче. Я не признался бы в этом никому, кроме тебя, Саксоночка, но это было великолепно. Мне никогда не доводилось испытывать нечто подобное. — Рада, что ты остался доволен собой, — сухо ответила я, беря вторую порцию крема. — Я тоже интересно провела время. Не прекращая массажа, я рассказала ему о предложении герцога Сандрингема. Морщась от боли, так как я надавливала на больное место, он промычал в ответ: — Значит, Колам был прав, говоря, что этот человек мог помочь избавиться от обвинений, выдвинутых против меня. — Судя по всему, да, но я думаю, вопрос в том, захочешь ли ты принять его покровительство? В ожидании ответа я старалась ничем не выдать своего волнения. Я заранее знала, каким он будет. Семейство Фрэзеров известно своим упрямством, и хотя мать Джейми была Макензи, сам он был Фрэзером до кончиков ногтей. Вбив себе в голову, что он должен, во что бы то ни стало остановить Карла Стюарта, он вряд ли откажется от этой мысли. И все же мне казалась весьма соблазнительной возможность вернуться домой, в Шотландию, к спокойной жизни. Словно прочитав мои мысли, Джейми фыркнул: — Ну, хорошо, я скажу тебе, Саксоночка. Если бы я был уверен, что Карл Стюарт сможет добиться успеха и избавить Шотландию от власти англичан, я отдал бы все свои земли, свободу и даже жизнь, чтобы помочь ему. Но, будучи отпрыском королевского рода, он всего лишь — напыщенный глупец. У меня нет иного выхода, как только остаться здесь. И я обязан с благодарностью отвергнуть предложения его светлости. — Я знала, что ты ответишь именно так, — сказала я, слегка надавив на бедро. Он улыбнулся, затем взглянул на мою руку, измазанную желтоватой мазью: — Что это за снадобье? — Месье Форе дал мне его. Он не сказал, как оно называется. Я не думаю, что оно содержит какие-нибудь активные ингредиенты, но это замечательный жирный крем. Тело Джейми у меня под руками напряглось, и он взглянул через плечо на голубую баночку. — Тебе дал ее месье Форе? — спросил он. — Да, — удивленно ответила я. — А в чем дело? Вместо ответа он отвел в сторону мои вымазанные кремом руки и, свесив ноги с кровати, потянулся за полотенцем. — А на крышке баночки есть изображение геральдической лилии? — спросил он, вытирая мазь. — Да, есть. Что-то не так с этой мазью? На лице у него появилось необычное выражение, нечто среднее между испугом и радостью. — Я бы не сказал, что здесь что-то не так, Саксоночка, — наконец ответил он. Растерев ногу так, что рыжеватые кудрявые волосики поднялись на ней дыбом, он отбросил полотенце в сторону и задумчиво посмотрел на банку. — Месье Форе, должно быть, очень ценит тебя, Саксоночка. Это очень дорогая мазь. — Но… — Нет, конечно же, я отдаю должное этому снадобью, — заверил он меня. — Но сознание того, что я мог бы стать одним из его ингредиентов, вызывает у меня какое-то странное чувство. — Джейми. — Я вдруг почувствовала, что у меня сорвался голос. — Что представляет собой эта мазь? — Я схватила полотенце, торопливо вытирая руки, покрытые ценной мазью. — Жир повешенного, — неохотно ответил он. Я пребывала в полной растерянности, но, постепенно придя в себя, продолжила: — Ты имеешь в виду… — По телу у меня побежали мурашки, а волосы на голове зашевелились. — Именно так. Жир, вытопленный из повешенных преступников. — Он говорил весело, быстро овладев собой, в то время как я совершенно утратила самообладание. — Говорят, очень помогает при ревматизме и болях в суставах.
Я вспомнила, с какой тщательностью месье Форе собирал извлеченные в ходе операции частицы организма пациентов в «Обители ангелов» и многозначительный взгляд, которым Джейми одарил хирурга в тот вечер, когда тот проводил меня до дома. Ноги мои сделались ватными, внутри все похолодело. — Джейми, черт возьми, да кто же такой этот месье Форе? — вскричала я. На лице Джейми появилось еще более веселое выражение. — Он — палач, Саксоночка. Я думал, ты знаешь. С конюшенного двора, куда Джейми отправился отмываться, он вернулся дрожа от холода. Но ему необходимо было более основательное омовение, чем можно позволить себе в раковине спальни. — Не волнуйся, все в порядке, — заверил он меня, скинув рубашку и скользнув обнаженным под одеяло. Тело его было покрыто гусиной кожей, и он все еще продолжал дрожать, обнимая меня. — Ну как, Саксоночка, от меня больше не пахнет этой гадостью, а? — спрашивал он, в то время как я, затаив дыхание, лежала под одеялом, крепко обхватив себя руками. — Нет, — сказала я. — Джейми, боюсь, у меня кровотечение. — Иисусе, — тревожно прошептал он, и я почувствовала, как его захлестнула волна страха. Он прижал меня к себе, гладил мне волосы и спину, но мы оба чувствовали полную беспомощность перед лицом физической опасности, грозившей мне. Сильный человек, он не мог защитить меня; страстно желал помочь мне, но был не в состоянии сделать это. Впервые я не чувствовала себя защищенной его объятиями, и сознание этого угнетало нас обоих. — Ты думаешь… — начал было он, но сразу же умолк и сглотнул. Я чувствовала, как он судорожно старался подавить свой страх. — Это опасно, Саксоночка? Ты можешь сказать мне? — Нет, — сказала я, еще плотнее прижимаясь к нему и стараясь успокоиться. — Я не знаю. Кровотечение не сильное. Во всяком случае пока. — Свеча пока еще продолжала гореть. Он взглянул на меня потемневшими от тревоги глазами: — Может, мне лучше позвать кого-нибудь к тебе, Клэр? Кого-нибудь из женщин, работающих в больнице? Я покачала головой и облизнула пересохшие губы. — Нет, не надо. Не думаю, что они способны чем-нибудь помочь мне. У меня не было желания разговаривать. Хотелось лишь, чтобы рядом находился кто-то, кто может помочь мне, если в этом возникнет необходимость. Из головы не шли слова врача, услышанные мною в один из первых дней обучения на курсах медсестер. Он отошел от кровати пациентки, которой угрожал выкидыш, и сказал, пожимая плечами: «В данном случае ничего нельзя предпринять. Если ей суждено потерять ребенка, она потеряет его, что бы вы ни делали. Покой и постельный режим — единственное средство, но даже это редко помогает». — Может быть, все обойдется, — сказала я, стараясь успокоить нас обоих. — Иногда у женщины во время беременности случаются незначительные кровотечения. Это не столь необычная вещь в первые три месяца. Но у меня уже было больше пяти. Сейчас нельзя было считать кровотечение явлением обычным. И все же существует множество причин, способных вызвать кровотечение, и не все они кончаются выкидышами. — Все еще может наладиться, — сказала я, положив руку на живот и слегка нажав на него. Немедленно последовал ответный импульс в виде слабого, вялого толчка, от которого мне сразу же сделалось лучше, на глазах у меня появились слезы радости. — Саксоночка, чем я могу помочь? — прошептал Джейми. Его рука нашла мою руку на животе. Я накрыла наши руки ладонью другой руки и так держала. — Просто молись. Молись за нас, Джейми.
ХИТРОУМНЫЙ ПЛАН К утру кровотечение остановилось. Я осторожно поднялась с постели — да, все было в порядке. Тем не менее, я отчетливо поняла, что пора прекращать работу в «Обители ангелов», и немедля отправила Фергюса с письмом к матери Хильдегард. Она в свою очередь выразила добрые пожелания и обещала молиться за меня, а также прислала бутылочку коричневого эликсира, «весьма почитаемого, как было сказано в сопроводительном письме, добропорядочными замужними дамами для предупреждения выкидышей». После мази Форе у меня возникло твердое решение не принимать никаких лекарств, приготовленных кем бы то ни было; тщательно понюхав его, я пришла к выводу, что все ингредиенты этого снадобья, по крайней мере, имели растительное происхождение. После некоторых колебаний я выпила столовую ложку эликсира. Жидкость была горьковатой на вкус и оставляла неприятное ощущение во рту, но уже одна только содержащаяся в письме матери Хильдегард рекомендация лекарства, возможно совершенно бесполезного, принесла мне облегчение. Теперь я проводила большую часть дня лежа в шезлонге у себя в комнате. Я читала, размышляла, шила или просто смотрела в пустоту, сложив руки на животе. Но это когда я оставалась одна. Если же Джейми был дома, он проводил все время со мной. Мы беседовали о повседневных делах или обсуждали последние письма якобитов. Королю Джеймсу, по-видимому, сообщили о предполагаемых вложениях Карла в винную торговлю, и он всей душой одобрял действия сына, считая их весьма удачными и способными помочь ему обосноваться во Франции, чего, как подчеркивает в своем письме Джеймс, он «желал бы всей душой». — Итак, Джеймс считает, что деньги помогут Карлу стать джентльменом и обеспечат ему положение в Париже, — сказала я. — Ты думаешь, что он только это имеет в виду? Луиза навестила меня сегодня и рассказала, что Карл на прошлой неделе приезжал сюда. Она поначалу отказывалась принять его, но, в конце концов, согласилась. Она говорит, что держался он очень напыщенно и был чем-то явно взволнован, но чем именно, ей не сказал. Просто намекнул, что намерен осуществить некую грандиозную акцию. По ее словам, он назвал это «величайшим предприятием». Это не похоже на простое капиталовложение, не так ли? — Действительно, не похоже, — мрачно отозвался Джейми. — Гм, — продолжала я. — Если собрать все эти факты воедино, можно побиться об заклад, что Карла не слишком-то заботят доходы от его предприятия, и он не собирается стать добропорядочным парижским купцом. — Если бы я был азартным человеком, я бы и впрямь побился об заклад, — заметил Джейми, — но сейчас главный вопрос в том, как остановить его. Все прояснилось спустя несколько дней, после многочисленных дебатов и бесполезных предположений. Муртаг был у нас в спальне. Он принес мне из дока несколько рулонов ткани. — Говорят, в Португалии вспышка оспы, — сообщил он, сваливая дорогой скользящий шелк на кровать, как будто бы это была груда старой мешковины. — Утром из Лиссабона пришел корабль с железом. Начальник порта с тремя помощниками отправились туда с обыском, но ничего не нашли. — Заметив бутылку бренди у меня на столе, он налил полстакана и выпил, как воду, большими, жадными глотками. Я была так поглощена этим зрелищем, что отвлеклась от разговора и очнулась, только когда Джейми воскликнул: — Оспы? — Да, — подтвердил Муртаг, сделав паузу между глотками, — именно оспы. — И продолжал пить. — Оспы, — пробормотал чуть слышно Джейми. — Оспы. Постепенно мрачное выражение исчезло с лица Джейми, а вертикальная морщина между бровями разгладилась. Он откинулся к спинке своего кресла, сцепив руки на затылке, и пристально посмотрел на Муртага. Уголки его большого рта раздвинулись, словно от улыбки. Муртаг наблюдал за реакцией Джейми с достаточной долей скептицизма. Он допил свой стакан и сидел, развалившись на табурете, в то время как Джейми вскочил на ноги и начал кружить вокруг своего низкорослого клан-смена, что-то насвистывая сквозь зубы. — Кажется, у тебя родилась идея? — спросила я. — О да, — ответил он и засмеялся. Он повернулся ко мне, глаза его светились озорством и вдохновением. — Нет ли в твоем медицинском саквояже чего-нибудь, что может вызвать у человека озноб, или понос, или сыпь? — Ну, есть, — медленно проговорила я, поразмыслив. — Есть розмарин, красный стручковый перец и слабительное. А зачем тебе? Он взглянул на Муртага, усмехнулся, а затем от полноты чувств взъерошил волосы своего соплеменника так, что они стали похожи на иголки у ежа. Муртаг был явно озадачен и с любопытством озирался по сторонам, что делало его похожим на маленькую домашнюю обезьянку Луизы. — Послушайте, — сказал Джейми таинственным шепотом. — А что, если корабль компании Сент-Жермена вернется из Португалии с оспой на борту? Я уставилась на него: — Ты что, рехнулся? — И вежливо поинтересовалась: — А что будет, если это действительно случится? — Если это случится, — перебил меня Муртаг, — они лишатся своего груза. Он будет сожжен или утоплен в гавани, как велит закон. — В его маленьких глазках вспыхнул интерес. — А как ты собираешься это устроить, парень? Радостное настроение Джейми слегка померкло, хотя глаза продолжали светиться. — Пока я еще не все обдумал, но для начала… Мы ломали головы над этим в течение нескольких дней, и наконец, решение было принято. В травах, полученных мною от господина Раймона, мне удалось отыскать средство, вызывающее понос. Теперь у нас было все необходимое для осуществления замысла Джейми. Мы вручили Муртагу сумку, наполненную экстрактом розмарина, соком крапивы, корнем марены. В конце недели он отправится в Лиссабон, побродит по портовым тавернам, отыщет корабль, зафрахтованный компанией Сент-Жермена, попытается сесть на него, а нам сообщит название корабля и дату отплытия в Париж. В ответ на мой вопрос, не покажется ли капитану корабля появление Муртага подозрительным, Джейми ответил, что, скорее всего, нет, поскольку почти все грузовые корабли берут пассажиров, более того, им иногда разрешается пребывать на палубе, а у Муртага будет достаточно денег, чтобы заплатить, даже если ему предложат каюту капитана. Он, улыбаясь, подмигнул Муртагу: — И ты бери капитанскую каюту, слышишь? Не важно, сколько она будет стоить. Ведь тебе нужно будет где-то надежно хранить травы, и ты не должен спать в гамаке, подвешенном в трюме. — Он окинул своего крестного отца критическим взглядом. — А у тебя есть приличное пальто? Если ты отправляешься за границу, а одет словно нищий, тебя высадят в первом же порту, даже не поинтересовавшись содержимым твоей кожаной сумки. — Мм, — промычал Муртаг. Этот скромный клансмен редко принимал участие в обсуждении проблем фрэзеровского клана, но то, что он говорил, всегда звучало убедительно и весомо. — А когда мне начать принимать эту дрянь? — спросил он. Я протянула ему листок с указанием последовательности приема соответствующих снадобий и их дозировки. — Сначала две столовые ложки розовой марены. — Я указала на маленькую бутылочку из прозрачного стекла, наполненную жидкостью розового цвета. — Это надо принять за два часа до того, как продемонстрировать первые симптомы заболевания. И продолжать принимать по одной столовой ложке каждые два часа ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы сохранять этот симптом. — Затем я вручила ему бутылочку из зеленого стекла с темно-пурпурной жидкостью. — Это концентрированная эссенция из листьев розмарина. Она действует мгновенно. Прилив крови у тебя начнется через полчаса. Однако действует она очень недолго, поэтому тебе нужно будет принимать ее чаще. Делай это незаметно. — Я вытащила следующий пузырек, поменьше. — Поскольку у тебя появятся все признаки лихорадки, вотри сок крапивы в кожу лица и рук, чтобы появились волдыри. Возьмешь этот листок с собой? Муртаг решительно покачал головой: — Нет, я запомню. Лучше перепутать, как и что принимать, чем держать при себе такую инструкцию. — И, обращаясь к Джейми, уточнил: — А ты встретишь корабль в Орвиэто? Джейми кивнул: — Да. Все суда, перевозящие вино, делают там остановку, чтобы пополнить запас питьевой воды. Если почему-либо они не остановятся там, я найму лодку и постараюсь догнать вас. Хорошо, если я догоню вас до того, как мы достигнем Гавра, но лучше, если это произойдет у берегов Испании. Я не намерен провести в море больше времени, чем нужно. — Он кивнул на бутылку в руке Муртага. — А тебе лучше всего не торопиться принимать снадобье до тех пор, пока я не появлюсь на борту. Вполне возможно, что при отсутствии свидетелей капитан может просто попытаться избавиться от тебя и выбросить за корму. Муртаг, по обыкновению, промычал в ответ: — М-мм, да, он может попытаться. — Тут он коснулся рукоятки своего кинжала и иронически усмехнулся. Джейми нахмурился: — Не забывайся. Подразумевается, что ты заболел оспой. Они будут опасаться подходить к тебе, и все-таки дождись, пока я появлюсь. Я переводила взгляд с одного на другого и думала: если капитан корабля убедится, что один из его пассажиров инфицирован оспой, он ни при каких обстоятельствах не поведет свой корабль в Гавр, где французские власти непременно потребуют его уничтожения. Столкнувшись с необходимостью плыть со своим грузом назад в Лиссабон и лишиться всего предполагаемого заработка, а кроме того, потерять две недели в Орвиэто, пока сообщение будет отправлено в Париж, не предпочтет ли капитан продать свой товар богатому шотландскому купцу, только что вступившему на борт его корабля? В этом спектакле главная роль будет принадлежать тому, кто согласится играть роль мнимой жертвы оспы. Джейми сразу же вызвался стать подопытным кроликом для опробования трав, и они оказали на него отличное действие. Через несколько минут его светлая кожа сделалась темно-красной, а сок крапивы немедленно вызвал появление волдырей, которые легко мог принять за оспу даже врач, не говоря уж о запаниковавшем капитане. И чтоб уж не было никаких сомнений, моча, окрашенная мареной, создавала полную иллюзию того, что человек писает кровью, как это обычно бывает при оспе. — Боже! — воскликнул Джейми, совершенно растерявшись, как только начали действовать травы. — Прекрасно! — сказала я, заглядывая через его плечо в белый фарфоровый ночной горшок с ярко-розовым содержимым. — Лучше, чем я ожидала. — Да? А как долго это будет продолжаться? — спросил Джейми. Вид у него был довольно неспокойный. — Думаю, несколько часов. А что? У тебя какие-нибудь неприятные ощущения? — Ничего особенного, но я чувствую зуд, правда, небольшой. — Это не от трав, — уверенно заявил Муртаг. — Это естественно для парня в твоем возрасте. Джейми усмехнулся: — Вспоминаешь давно забытое? — Вспоминаю то, что было задолго до твоего рождения и раньше, чем ты думаешь. Теперь маленький клансмен укладывал пузырьки в свою кожаную сумку, тщательно заворачивая каждый в мягкую кожу, чтобы не разбить. — Я сообщу название корабля и маршрут, как только представится возможность. И жду тебя в Испании через месяц. У тебя будут деньги к тому времени? Джейми кивнул: — Думаю, даже раньше, на следующей неделе. Дела Джареда шли превосходно благодаря Джейми, но для приобретения всех товаров, доставляемых в порт, их было недостаточно, хотя отдельные покупки для дома Фрэзеров все же совершались. Этому помогали шахматные игры, да и месье Дюверни — молодой преуспевающий банкир — гарантировал достаточный заем другу своего отца. — Жаль, что мы не сможем доставить груз в Париж, — заметил Джейми, когда мы разрабатывали план действий, — но Сент-Жермен должен узнать правду. Думаю, будет лучше, если мы продадим товар через брокера в Испании. Я знаю такого человека в Бильбао. Доход будет, конечно, поменьше, чем можно было бы получить во Франции, да и налоги большие, но… — Но я смогу вернуть долг Дюверни, — сказала я. — И раз уж речь зашла о долгах, какие действия может предпринять синьор Манзетти в отношении Карла Стюарта, который занял у него кругленькую сумму? Джейми весело хохотнул: — Думаю, только забыть о них. Да еще подмочить репутацию Стюарта в глазах всех банкиров континента. — Даже немного жаль старого Манзетти, — сказала я. — Ничего не поделаешь. Нельзя сделать омлет, не разбив при этом яиц, как говорит моя старенькая бабушка. — У тебя нет никакой старенькой бабушки, — парировала я. — Нет, — согласился он. — Но если бы была, то именно так и сказала бы. Джейми помолчал немного, затем продолжал: — Конечно, это не совсем честно по отношению к Стюартам. Действительно, если бы лорды-якобиты узнали, что я делаю, они назвали бы это предательством, и были бы правы. — Он потер рукой лоб, как всегда делал в минуты тревоги или волнения, покачал головой, и я увидела, как глубокая озабоченность сменила радостное выражение на его лице.
— Тут ничего не поделаешь, Саксоночка. Сейчас приходится делать выбор между честолюбивыми устремлениями Карла Стюарта и жизнью множества шотландцев. Я не испытываю ни малейшей симпатии к королю Георгу после того, как он назначил цену за мою голову, но не вижу другого выхода. — Джейми нахмурился. — Если бы Карл смог осуществить задуманное… О, тогда совсем другое дело. Это был бы благородный риск. Но твоя история подтверждает, что он не добьется успеха. Да я и сам уверен в этом, потому что хорошо знаю принца. А Шотландия… Там мой народ, и если жизнь моего народа зависит от золота банкира, то лучше принести в жертву золото, чем собственную честь. — Он весело пожал плечами. — Давай представим себе, что золото его высочества было похищено грабителями из банка или пиратами на море. Вот и все. Он помолчал с минуту, разглядывая лежащие на столе крепко сжатыми в кулаки свои сильные руки, потом повернулся ко мне и сказал, улыбаясь: — Когда я был ребенком, мне очень хотелось стать пиратом, жаль, что сейчас мне нельзя носить саблю. Я лежала на кровати, сложив руки на животе, и размышляла. После той тревожной ночи кровотечение почти полностью прекратилось, и я чувствовала себя хорошо, хотя любое кровотечение на данной стадии беременности могло служить серьезной причиной для тревоги. Я раздумывала над тем, что будет, если случится беда во время отсутствия Джейми. Однако в любом случае он должен быть в Испании. На том корабле с вином. И, если его замысел осуществится, он благополучно вернется домой еще до рождения ребенка. Поэтому все личные соображения должны быть отодвинуты на задний план. Не в состоянии скрыть волнение, Карл признался Джейми, что вскоре ему понадобятся два корабля, а может быть, и больше. Он просил у Джейми совета, как перестроить корабль, чтобы можно было установить на нем пушки. Последние письма Джеймса Стюарта из Рима изобиловали вопросами. Он чувствовал что-то неладное и подозревал, что это так или иначе связано с политикой. По всей видимости, он был недостаточно информирован о действиях своего сына. Проштудировав зашифрованное письмо, Джейми пришел к выводу, что, скорее всего король Испании, Филипп, пока не сделал Карлу никаких официальных предложений. Не упоминалось в них и о Папе Римском, но было ясно, что у Джеймса Стюарта свои шпионы. Через некоторое время я интуитивно почувствовала какую-то перемену в настроении Джейми. Глянув в его сторону, я увидела, что книга, лежащая у него на коленях, раскрыта, но он перестал переворачивать страницы и даже смотреть в нее. Его глаза были устремлены на меня, а точнее, на то место, где кончалась моя ночная рубашка, на несколько дюймов ниже, чем могла диктовать простая скромность, которую едва ли необходимо соблюдать в присутствии мужа. Взгляд его был напряженным, потемневшим от желания, и я поняла, что следовать соображениям стыдливости в постели с мужем не всегда целесообразно, если нет для этого каких-то особых причин. Хотя, конечно, могут существовать и другие мнения на этот счет. Заметив, что я наблюдаю за ним, Джейми покраснел и с видимым интересом снова углубился в чтение. Я повернулась на бок и положила руку ему на бедро. — Интересная книга? — спросила я, ласкаясь. — Мм… О да. — Он еще больше покраснел, но не отрывал глаз от страницы. Смеясь про себя, я просунула руку под простыню. Книга выпала у него из рук. — Саксоночка, ты знаешь, тебе нельзя. — А тебе можно. Значит, можно и мне. Он решительно отвел мою руку в сторону: — Нет, Саксоночка, это нечестно. — Нечестно? — удивилась я. — Это еще почему? Он сильно смутился, избегая моего взгляда. — Ну, потому, что я получу от тебя удовольствие, а сам буду не в силах доставить его тебе. Нет, так я не могу. Я прыснула от смеха и положила голову ему на бедро: — Джейми, как ты мил! — Не мил, но и не настолько эгоистичен… Клэр, прекрати! — Ты собираешься ждать несколько месяцев? — спросила я. — Я могу, — ответил он с той твердостью, какая только возможна в подобных обстоятельствах. — Я ждал двадцать два года, и я могу… — Нет, не можешь, — сказала я, стянув простыню и любуясь тем, что ясно проступало сквозь его ночную рубашку. Я дотронулась до него рукой, и тут же он живо отозвался на мое прикосновение. — Не знаю, кем еще тебе суждено быть в будущем, но монахом ты не был никогда. — Уверенной рукой я задрала его ночную рубашку. — Но… — начал, было, он. — Двое против одного, — сказала я, ложась навзничь. — Ты проиграл. Джейми много работал в последующие несколько дней, принимая необходимые меры для успешного осуществления коммерческих дел в его отсутствие. Все же он находил время подняться ко мне, чтобы хоть немного посидеть со мной после обеда. Так было и в этот день. Мы приятно коротали время за беседой, когда нам доложили о приходе гостя. Гости не были для нас редкостью. Почти каждый день ко мне наведывалась Луиза — поболтать о моей беременности или поплакаться из-за своей разбитой любви, хотя мне лично казалось, что сейчас она обожает Карла больше, чем когда он был ее любовником. Она обещала мне принести сладких засахаренных фруктов по-турецки, и я ждала, что сейчас приоткроется дверь, и я увижу именно ее круглое личико. Но, к моему удивлению, гостем оказался месье Форе. Магнус сам провел его ко мне в комнату, приняв от него шляпу и плащ с почти суеверным почтением. Джейми был не менее меня удивлен такому визитеру, но вежливо поднялся навстречу палачу и предложил угощение. — Обычно я не пью спиртного, но не хочу обижать свою уважаемую коллегу. — Он церемонно поклонился в сторону кровати, где лежала я. — Надеюсь, вам лучше, мадам Фрэзер. — Да, спасибо большое. Я поинтересовалась, чем мы заслужили честь видеть его у себя. Несмотря на то что месье Форе пользовался значительной известностью, а его работа делала его состоятельным человеком, я не думаю, что он часто получает приглашения на обед. Вдруг мне в голову пришла мысль: а есть ли у палача какая-нибудь собственная личная жизнь, о которой можно было бы поговорить? Он пересек комнату и положил мне на кровать большой сверток. Месье Форе был похож на самца-грифа, принесшего пищу своим птенцам. Вспомнив о подаренном им мне креме, я подняла пакет и взвесила его на руке. Он был легким и источал слабый аромат. — Маленький подарок от матери Хильдегард, — объяснил он. — Думаю, это — излюбленное средство почтенных замужних женщин. Она написала, как рекомендуется его принимать. — Из внутреннего кармана он вытащил запечатанный конверт и протянул его мне. Я понюхала пакет. От него исходил запах малиновых листьев, камнеломки и чего-то еще. Я надеялась, что мать Хильдегард указала в письме ингредиенты, входящие в состав ее эликсира. — Пожалуйста, поблагодарите мать Хильдегард от моего имени, — сказала я. — А как поживают все остальные в больнице? Я очень скучала по своей работе, а также по монахиням и всему медицинскому персоналу. Некоторое время мы болтали о больнице. Джейми время от времени вставлял несколько фраз, но больше слушал с вежливой улыбкой или, когда разговор заходил о сугубо медицинских проблемах, прихлебывал из стакана вино. — Как жаль, — искренне сказала я, когда месье Форе закончил свою краткую лекцию по поводу лечения раздробленной лопатки плеча. — Я никогда не видела, как это делается. Я действительно скучаю по хирургии. — Да, и я тоже буду скучать. — Месье Форе кивнул, потягивая вино маленькими глотками. Стакан по-прежнему оставался полон почти наполовину. Палач не шутил, когда говорил о своей нелюбви к спиртным напиткам. — Вы покидаете Париж? — удивленно спросил Джейми. Месье Форе пожал плечами: — Только на время. Однако не меньше чем на два месяца. И это, мадам, основная причина моего визита к вам. — Правда? — Да, я собираюсь в Англию, и мне подумалось, что, если вы пожелаете отправить кому-нибудь из живущих там весточку, мне не составит никакого труда ее доставить. Если, конечно, там есть кто-нибудь, с кем вы хотели бы поддерживать связь, — уточнил он. Я взглянула на Джейми. Лицо его, выражавшее вежливый интерес, мгновенно превратилось в маску, скрывавшую под улыбкой все его сокровенные мысли. Посторонний не уловил бы этой перемены, но я хорошо знала Джейми. — Нет, — медленно произнесла я. — У меня нет в Англии ни друзей, ни родных. Боюсь, что у меня не осталось там никаких привязанностей с тех пор, как я овдовела. — Я почувствовала привычную острую боль, как всегда при упоминании о Фрэнке, но подавила ее. Если это и показалось странным месье Форе, он никак этого не обнаружил. А просто кивнул и поставил на стол свой так и не допитый стакан вина. — Понятно. К счастью, у вас есть друзья здесь. — Тон, каким это было сказано, казалось, таил в себе предостережение, предупреждал о чем-то. А когда месье Форе наклонился, чтобы поправить чулок, перед тем как встать, он как-то особенно проницательно посмотрел на меня. — Я загляну к вам, когда вернусь, и надеюсь снова застать вас в добром здравии. — По какому же делу вы едете в Англию? — робко осведомился Джейми. Месье Форе повернулся к нему со слабой улыбкой. — А какое еще может быть дело у человека моей профессии, месье Фрэзер? — спросил он. — Меня вызывают для выполнения моей служебной обязанности в Смитфилд. — По весьма важному делу, однако, — заметил Джейми. — Если принять во внимание ваше мастерство. — Взгляд его казался прежним, но в нем появилось что-то еще, кроме выражения обычной вежливости. Взгляд месье Форе сделался пронзительным. Он медленно выпрямился, глядя сверху вниз на Джейми, сидящего возле окна. — Вы правы, месье Фрэзер, — мягко произнес он. — Многое зависит от мастерства. Здесь вы не ошиблись. Задушить человека при помощи веревки сможет каждый. Но чтобы сломать шею аккуратно, одним быстрым движением, требуется особое мастерство. Нужно уметь рассчитать силу удара в зависимости от веса субъекта и правильно расположить веревку. Ну а для того, чтобы правильно привести приговор в исполнение, когда дело касается предателя, уж и впрямь необходимо великое мастерство. — Предателя? — Неожиданно у меня пересохло во рту, и я потянулась за стаканом. — Казни предателя? — повторила я, желая, чтобы на этот вопрос не последовало ответа. — Повешение, потрошение и четвертование, — коротко произнес Джейми. — Именно это вы имели в виду, месье Форе? Палач кивнул. Как бы вопреки своей воле Джейми поднялся, представ лицом к лицу перед своим гостем — человеком в мрачной черной одежде. Они были одного роста. Месье Форе шагнул навстречу Джейми, и на лице у него появилось такое выражение, словно он собирается провести некий медицинский эксперимент. — О да. Это называется казнью предателя. Вначале человек должен быть повешен, но по милостивому решению суда так, чтобы шея его не была сломана, а дыхательное горло раздроблено. Ведь удушение здесь не самая главная цель, понимаете? — О, понимаю. — Голос Джейми звучал мягко, почти насмешливо, и я с недоумением посмотрела на него. — Понимаете, сеньор? — вкрадчивым тоном спросил месье Форе, не переставая улыбаться. — Затем главное — не упустить время. Вы должны уметь определить его на глаз. Лицо потемнеет от крови почти тут же, особенно если у субъекта светлая кожа, а язык вывалится изо рта. Вот что особенно приводит в восторг толпу. Да еще выпученные глаза. Но вы наблюдаете за уголками глаз и ждете, когда в них лопнут мелкие кровеносные сосуды. После этого вы должны подать сигнал своему ассистенту — немедленно освободить субъекта. Весьма немаловажно иметь при этом хорошего помощника. — Он слегка обернулся, как бы вовлекая и меня в беседу, и я против своей воли кивнула, — Потом, — продолжал он, снова повернувшись к Джейми, — вы должны распорядиться, чтобы ему немедленно дали какое-нибудь возбуждающее средство, дабы оживить на тот момент, пока с субъекта будут снимать рубашку. Вы должны потребовать, чтобы рубашка была расстегнута заранее, часто ее бывает трудно снять через голову. — Длинный тонкий палец приблизился к груди Джейми, указывая на среднюю пуговицу его рубашки, однако, не касаясь свеженакрахмаленной ткани. — Можно себе представить, — сказал Джейми. Одобрительно кивнув, месье Форе убрал палец. — Очень хорошо. Ассистент разводит огонь заранее. Заниматься этим ниже достоинства палача. А потом наступает очередь ножа. В комнате царила мертвая тишина. Лицо Джейми по-прежнему оставалось непроницаемым, но на шее выступили капельки пота. — Вот где нужно обладать непревзойденным мастерством, — провозгласил месье Форе, предостерегающе подняв палец. — Вы должны действовать быстро, иначе субъект умрет прежде, чем вы довершите свое дело. Дав субъекту необходимую дозу стимулянта, вы заставите сокращаться мелкие сосуды, и у вас появятся несколько минут, не больше. Заметив на столе серебряный нож для распечатывания писем, он проворно схватил его и, зажав в правой руке рукоятку, указательным пальцем левой коснулся кончика лезвия и нацелил нож в сверкающую поверхность орехового стола. — Именно сюда, — произнес он мечтательным тоном. — В основание грудины. И быстро рассечь тело до самого паха. Тут вы увидите кости. — Лезвие ножа для распечатывания писем мелькало в воздухе легко и быстро, подобно порхающей по ветвям колибри. — Это ребра. Вы не должны погружать нож глубоко, чтобы не повредить сумку, в которой находятся внутренности. Но кожу, жировой слой и мышцы вы должны одолеть одним махом. Это, — с удовлетворением произнес он, рассматривая свое отражение в полированной столешнице, — считается мастерством высшего класса. Осторожно положив нож на прежнее место, он повернулся к Джейми.
— В конце концов, успех зависит от вашей сноровки, если точно следовать методике, тут нет особых сложностей. Внутренности заключены в мембрану, напоминающую сумку. Если вы нечаянно не повредите ее, то вам потребуется лишь небольшое усилие, чтобы просунуть руку под мембрану, быстро надрезать у желудка и заднего прохода и весь мешок с внутренностями можно бросать в огонь. Теперь, — он опять предостерегающе воздел палец, — если вы действовали достаточно быстро и ловко, у вас появится минута для отдыха, так как крупные сосуды еще не повреждены. Я была близка к обмороку. Хотя я сидела, я была уверена, что лицо мое было таким же бледным, как и у Джейми. Джейми улыбнулся, как бы подшучивая над собеседником: — Ну а субъект… он… может прожить немного дольше? — Именно так, месье. — Блестящие черные глаза палача скользнули по крепкой фигуре Джейми, задержались на широких плечах и мускулистых ногах. — Трудно ответить точно, но мне приходилось сталкиваться с сильными людьми, которые оставались живыми в таком состоянии еще более четверти часа. — Но самому субъекту, наверное, эти четверть часа казались бесконечностью, — сухо прокомментировал Джейми. Месье Форе сделал вид, что не слышал этих слов. Он снова взял нож для распечатывания писем и, продолжая свой рассказ, принялся им размахивать: — К моменту приближения смерти вы должны проникнуть в полость грудной клетки и вынуть сердце. Тут опять требуется великое мастерство. Видите ли, сердце расположено удивительно глубоко, к тому же оно очень скользкое. — Он вытер руку о свою одежду. — Но самая большая трудность заключается в том, чтобы правильно отсечь крупные сосуды, расположенные выше. Это нужно сделать очень быстро, чтобы сердце еще продолжало несколько секунд биться. Это для развлечения толпы. От этого в значительной мере зависит и вознаграждение за подобный труд. Что же касается остального… — Он пожал острыми, худыми плечами. — То эта работа больше подходит мяснику. После того, как жизнь субъекта иссякла, никакого мастерства больше не требуется. — И в самом деле, не требуется, — чуть слышно выговорила я. — Но вы бледны, мадам! Я слишком утомил вас долгой беседой, — воскликнул месье Форе. Он прикоснулся губами к моей руке, и я испытала жгучую потребность отдернуть ее. Его собственная рука была холодна, но губы оказались неожиданно теплыми. Он чуть заметно, словно тайком, пожал мою руку и сделал официальный поклон в сторону Джейми: — Мне нужно идти, месье Фрэзер. Надеюсь на скорую встречу с вами и вашей очаровательной женой и… при таких же приятных обстоятельствах, как сегодня. — Глаза обоих мужчин на мгновение встретились. И тут месье Форе наконец, видимо, вспомнил о серебряном ноже для распечатывания писем, который он продолжал держать в руке. Удивленно ахнув, он протянул его Джейми на раскрытой ладони. Джейми нахмурился и осторожно взял нож за лезвие. — Счастливого пути, месье Форе, — рот его искривился, — и огромная благодарность за вашу весьма поучительную беседу. — Он решил сам проводить нашего гостя до дверей. Оставшись одна, я встала и подошла к окну, где обычно проделывала дыхательные упражнения. В эту минуту я дышала особенно глубоко, следуя взглядом за темно-синей коляской, медленно сворачивающей за угол: Дверь у меня за спиной открылась, и вошел Джейми. Он все еще держал в руке нож. Он медленно прошел к огромной розовой вазе — семейной реликвии, — стоящей возле камина, и опустил в нее нож. Я услышала стук ножа, упавшего на дно. Джейми повернулся ко мне, изо всех сил стараясь улыбаться. — Хорошо то, что хорошо кончается, — весело сказал он. Я вздрогнула и тихо спросила: — Ты считаешь, что на этом все и закончилось? — Как ты думаешь, кто послал его? — вместо ответа спросил Джейми. — Мать Хильдегард? — Думаю, она. Когда мы с ней расшифровывали ту злополучную партитуру, она предупредила меня, что то, чем ты занимаешься, чревато серьезной опасностью. — Однако насколько велика эта опасность, я осознала по-настоящему только сейчас, после визита палача. До прихода месье форе я чувствовала себя нормально, не испытывая тошноты, но в эту минуту мои страдания возобновились. Я вспомнила фразу, сказанную недавно мне Джейми: «Если лорды-якобиты узнают, чем я занимаюсь, они назовут это предательством». А что они сделают, какие предпримут шаги, если действительно узнают? В обществе Джейми был известен как откровенный сторонник якобитов, и как таковой он посещал принца Карла, развлекал графа Марешаля за обедом и бывал при дворе. И всегда и везде, состязаясь ли в шахматной игре, посещая ли таверны или дружеские вечеринки, он оставался противником Стюартов, хотя внешне ничем этого не выдавал. Кроме нас двоих, о нашей решимости помешать Стюарту поднять восстание, знал только Муртаг, но даже он не знал почему — просто привык во всем доверять своему хозяину. Нам необходимо было вести себя именно таким образом, пока мы находились во Франции. Но доведись Джейми оказаться в Англии, такое его поведение будет квалифицировано как предательство. Я это знала, конечно, но по своему неведению считала, что быть повешенным как преступник и казненным как предатель — одно и то же. Визит месье Форе позволил мне понять, по крайней мере, наивность моих суждений. — Твое спокойствие мне кажется чертовски странным, — сказала я. Мое сердце продолжало тревожно биться в груди, ладони покрылись холодным потом. Я зажала их между коленями, чтобы хоть немного согреть. Джейми слегка пожал плечами и ободряюще улыбнулся: — Существует много неприятных способов умереть, Саксоночка. И если какой-нибудь из них выпадет на мою долю, он вряд ли придется мне по вкусу. Вопрос лишь в том, способен ли страх перед смертью заставить меня изменить свои взгляды? — Он сел на кровать рядом со мной и взял мою руку. Его ладони были теплыми, и уже одно то, что он находился рядом, вселяло в меня уверенность. — Я думал об этом, и немало. Еще тогда, на одре болезни в аббатстве. И позже, когда мы приехали в Париж и встретились с Карлом Стюартом. — Он покачал головой, склонившись над нашими сплетенными руками. — Да, я могу представить себя стоящим на эшафоте. Я видел виселицы в Уэнтуорте, — я ведь рассказывал тебе об этом? — Нет, не рассказывал. Он кивнул, глаза его потемнели, от печальных воспоминаний. — Они привели нас всех, находившихся в камере смертников, во внутренний двор. Велели построиться в ряд, чтобы наблюдать за готовившейся казнью. В тот день они повесили шестерых человек. И это все были люди, которых я знал. Я смотрел, как один за другим, со связанными за спиной руками, они поднимаются по ступенькам к виселице. Ступенек было двенадцать. Когда им накидывали на шею петлю, они смотрели во двор, на нас. А я стоял и думал: как бы я повел себя, оказавшись на их месте? Стал бы я плакать и молиться, подобно Джону Саттеру, или смог бы стоять прямо, как Вилли Маклеод, и улыбаться товарищам, находившимся во дворе? Вдруг он потряс головой, словно собака, отряхивающаяся от воды, и вновь улыбнулся мне: — Короче говоря, месье Форе не поведал мне ничего такого, чего бы я ни знал, о чем бы ни думал много раз. Но уже слишком поздно, mo duinne. — Он накрыл своей ладонью мою руку. — Да, мне страшно. Если я не могу отречься от своих убеждений ради семейного счастья и благополучия, то тем более не поступлюсь ими из чувства страха. Ни за что, mo duinne. Уже слишком поздно.
ДУЭЛЬ В БУЛОНСКОМ ЛЕСУ Визит месье Форе был первым в ряду необычных происшествий. — К вам какой-то итальянец, — доложил Магнус. — Но он не желает назвать свое имя. — Дворецкий явно с трудом сдерживал гнев. Я тотчас же догадалась, что если посетитель отказался назвать свое имя, то наверняка произнес немало резких слов в адрес дворецкого. Подобная манера поведения, да еще в сочетании со словом «итальянец», не оставляла сомнений в том, кто этот визитер, поэтому я не очень удивилась, когда, спустившись вниз, увидела Карла Стюарта, стоящего у окна. Он резко повернулся при моем появлении и страшно удивился, обнаружив именно меня. Несколько секунд он стоял, разинув рот, затем спохватился и отвесил мне короткий, быстрый поклон. — Милорда Брох Туараха нет дома? — поинтересовался он, недовольно хмурясь. — Совершенно верно, его нет. Не хотите ли выпить чего-нибудь, ваше высочество? Он осмотрел богато обставленную гостиную с интересом, но отказался. Насколько мне было известно, прежде ему довелось побывать в этом доме лишь однажды, когда он вынужден был по крышам удирать из дома своей любовницы Луизы. И Джейми и Карл прекрасно отдавали себе отчет в неуместности приглашения младшего претендента на обеды в наш дом; коль скоро Людовик официально не признал Карла таковым, французская знать относилась к нему весьма пренебрежительно. — Нет, благодарю вас, мадам Фрэзер. У меня много дел. Мой слуга ждет меня на улице. Да и живу я далеко. Я хотел только попросить моего друга Джейми об одной небольшой услуге. — Я уверена, что мой муж был бы счастлив, оказаться вам полезным, если это в его силах… — проникновенным тоном сказала я, судорожно соображая, в чем могла заключаться эта просьба. Скорее всего, ему нужны были деньги. В последнее время, среди писем, которые Фергюсу удалось заполучить, было немало повторных напоминаний от портных, сапожников и прочих кредиторов. Карл любезно улыбнулся: — Не могу выразить, мадам, как высоко я ценю преданность вашего мужа. Возможность общения с ним скрашивает мое тоскливое одиночество. — О, — только и могла произнести я. — Моя просьба отнюдь не обременительна, — заверил он меня и продолжал: — Дело в том, что я вложил небольшой капитал в партию разлитого в бутылки портвейна. — Вот как! — воскликнула я. — Это очень интересно. — Муртаг только сегодня утром уехал в Лиссабон с соком крапивы и корнем марены в сумке. — Это не столь уж значительное предприятие. И я бы желал, чтобы мой друг Джеймс проследил за размещением груза, когда он прибудет. Вы же понимаете, — тут он расправил плечи и слегка вздернул нос, — не годится, чтобы человек в моем положении занимался торговлей. — Понимаю, ваше высочество, — сказала я, закусив губу, чтобы не рассмеяться. Интересно, делился ли он своими мыслями на этот счет со своим деловым партнером Сент-Жерменом, который, вне всякого сомнения, считал молодого претендента на шотландский трон человеком менее достойным, нежели любой из французской знати, которая вся поголовно занималась торговлей. — Ваше высочество один занимается этим делом? — с невинным видом поинтересовалась я. Он слегка помрачнел: — Нет, у меня есть партнер, но он француз. А я хотел бы иметь доверенным лицом соотечественника. Кроме того, я слышал, что мой дорогой Джеймс к тому же самый предприимчивый и удачливый купец. Возможно, он сумеет приумножить, благодаря умению, сумму моего капиталовложения. «Кто же мог ему сказать такое о Джейми?» — подумала я. Ведь по моим сведениям, в Париже не было другого торговца вином, к которому Сент-Жермен питал бы такую же неприязнь, как к Джейми. Тем не менее, если осуществится наш замысел, это не будет иметь никакого значения. А если нет, возможно, Сент-Жермен решит все наши проблемы, изгнав Карла Стюарта, как только обнаружит, что тот вверил доставку половины исключительного гостосского портвейна его самому ненавистному конкуренту. — Я уверена, что мой муж сделает все, что в его силах, чтобы предприятие, в которое вы вложили капитал, было выгодно всем, — заявила я совершенно искренне. Его высочество любезно поблагодарил меня, как и подобает наследному принцу поступать со своими преданными подданными. Он поклонился, церемонно поцеловал мне руку и удалился. Магнус, на которого королевский визит не произвел никакого впечатления, закрыл за ним дверь. В тот вечер, когда вернулся Джейми, я уже спала и только утром за завтраком рассказала ему о визите Карла и его просьбе. Подкрепившись порцией лосося, Джейми перешел к французскому завтраку, состоящему из булочек с маслом и горячего шоколада. Прихлебывая горячий напиток, он усмехался, представляя себе реакцию графа Сент-Жермена. — Любопытно, осмелится ли уязвленный граф объявить наследного принца несостоятельным должником? Если нет, надеюсь, когда Сент-Жермен узнает обо всем, рядом с его высочеством будет Шеридан или Болхейлди. Дальнейшие наши рассуждения были внезапно прерваны громкими голосами в прихожей. Через минуту в дверях появился Магнус с письмом на серебряном подносе. — Простите, милорд, — сказал он, кланяясь. — Посыльный, который принес это письмо, очень просил, чтобы вы ознакомились с ним как можно скорее. Брови Джейми удивленно поползли вверх, как только он вскрыл письмо и начал читать. — Черт побери! — раздраженно воскликнул он. — В чем дело? Неужели послание от Муртага? Джейми покачал головой: — Нет, это от десятника из пакгауза. — Какие-нибудь неприятности в доках? На лице у Джейми появилось смешанное выражение раздражения и веселья. — Не совсем так. Видно, этот человек попал в переплет в борделе. Он слезно просит простить его, но в то же время умоляет меня о помощи. Другими словами, — продолжал он, раздраженно комкая салфетку, — суть послания проста — не оплачу ли я его счет. Мне стало весело. — Ну и как, оплатишь? Он по обыкновению фыркнул и смахнул крошки с колен. — Придется. Иначе я вынужден буду сам отправиться на склад. — Он все больше хмурился, перебирая в уме дела, которыми ему предстояло заняться немедленно. Кроме того, его безотлагательного внимания требовали заказы, скопившиеся у него на столе, капитаны кораблей, стоящих на пристани, и бочки с вином, поступившие на склад. — Я, пожалуй, возьму с собой Фергюса в качестве курьера для доставки срочных депеш. К тому же его можно будет послать с письмом в Монмартр, если я не успею наведаться туда сам. — Доброе сердце важнее короны, — сказала я Джейми, стоящему возле своего стола и перебирающего внушительные пачки документов. — Неужели? А чьи это слова? — поинтересовался он. — Кажется, лорда Альфреда Теннисона — поэта. У дяди Лэмба был сборник стихотворений известных английских поэтов. Там были и стихи шотландца Бернса, — объяснила я. — «Свобода и виски неразлучны». Джейми фыркнул: — Я не знаю, был ли он поэтом, но то, что он шотландец, — это точно. — Он улыбнулся, наклонился ко мне и поцеловал в лоб. — Буду дома к ужину. Веди себя хорошо. Я закончила свой завтрак, доела поджаренный ломтик хлеба, оставленный Джейми на тарелке, и поднялась в свою комнату с намерением немного подремать. После той первой тревоги у меня время от времени случались незначительные кровянистые выделения, но в последние несколько недель все было в порядке. Тем не менее, большую часть времени я проводила в шезлонге или в кровати, спускаясь в салон только для того, чтобы принять гостей, или в столовую, чтобы пообедать вместе с Джейми. Сейчас, спустившись к ленчу, я обнаружила, что стол накрыт для меня одной. — Милорд еще не вернулся? — в некотором замешательстве спросила я. Пожилой дворецкий покачал головой: — Нет, миледи. — Ну, я думаю, он скоро будет. Проследите, чтобы все было готово к его приходу. — Я была слишком голодна и не стала дожидаться Джейми. Меня начинало снова тошнить, если я долго не ела. После ленча я опять легла отдохнуть. Коль скоро супружеские отношения были теперь под запретом, чем еще можно заниматься в постели? Спать да читать — этим я главным образом и занималась. Однако спать на животе не разрешалось, да и было невозможно, на спине — тоже, поскольку ребенок начинал отчаянно барахтаться. Поэтому я лежала на боку, свернувшись наподобие креветки, подаваемой к коктейлю, кольцом вокруг каперса. Я редко спала крепко, большей частью дремала, прислушиваясь к движениям ребенка. Иногда мне снилось, что Джейми находится рядом со мной, но когда я открывала глаза и не обнаруживала его в комнате, снова закрывала их, как бы плывя в невесомости вместе с моим будущим ребенком. День клонился к вечеру, когда я проснулась от легкого стука в дверь. — Войдите, — сказала я, с трудом открыв глаза. Это был дворецкий Магнус. Извинившись, он объявил о прибытии гостей: — Принцесса де Роган, мадам. Принцесса хотела подождать, пока вы проснетесь, но когда пожаловала еще и мадам д'Арбанвилль, я решил, что, может быть… — Вы решили правильно, Магнус, — произнесла я, спуская ноги с кровати. — Я сейчас выйду к ним. Я была рада гостьям. С прошлого месяца мы не устраивали приемов и сами тоже не выезжали, и я уже начала скучать по суете и беседам, большею частью пустым. Луиза частенько наведывалась ко мне, чтобы развлечь меня и поделиться последними светскими новостями, но я давно не виделась с Мари д'Арбанвилль. Интересно, что привело ее ко мне сегодня. Я стала довольно неуклюжей и потому спускалась по лестнице медленно, при каждом шаге ступеньки, казалось, прогибались под тяжестью моего потучневшего тела. Дверь гостиной была закрыта, но я отчетливо расслышала фразу: «Ты думаешь, она знает?» Вопрос был задан приглушенным голосом, каким обычно сообщаются тайны, но именно в тот момент, когда я готова была открыть дверь гостиной. Но не успела. И замерла на месте. Говорила Мари д'Арбанвилль. Чрезмерно общительная даже по французским стандартам, Мари была принята во всех знатных парижских домах благодаря высокому положению, которое занимал в свете ее престарелый муж. Она была в курсе всех парижских событий. — Знает о чем? — спросила Луиза. Я безошибочно определила, кому принадлежит этот высокий уверенный голос прирожденной аристократки, нисколько не заботящейся о том, что кто-то сможет ее услышать. — О, а ты не слышала? — Мари сразу насторожилась, словно кошка, готовящаяся схватить мышь, чтобы поиграть с ней. — Боже мой! Конечно, я сама узнала об этом только час назад. «И тут же бросилась ко мне, чтобы рассказать что-то, — пронеслось у меня в голове. — Что же это может быть?» Я решила, что мне лучше постоять под дверью и послушать. — Это касается лорда Туараха, — продолжала Мари, и мне не нужно было видеть ее, чтобы представить себе, как она шепчет, закатывая блестящие от удовольствия зеленые глаза. — Только сегодня утром он вызвал на дуэль англичанина из-за проститутки! — Что?! — воскликнула Луиза, и я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Я вцепилась в край маленького столика, стоявшего рядом, чтобы удержаться на ногах. У меня перед глазами закружились черные круги, и казалось, почва уходит из-под ног. — Это правда! — быстро говорила Мари. — Жак Венсан присутствовал при этом. Он все и рассказал моему мужу. Это произошло в публичном доме, который находится возле рыбного базара. Представь себе, пойти в публичный дом в такой час! Мужчины такие непредсказуемые! Жак сидел за стаканчиком вина с мадам Элизой, которой принадлежит это заведение, как вдруг услышал крики наверху и топот ног. Для большего эффекта Мари сделала небольшую паузу, а я услышала бульканье наливаемой жидкости, затем продолжала: — Жак бросился к лестнице, так, по крайней мере, он говорит, но скорее всего он залез под диван, ведь он такой трус. Крики и топот ног продолжались еще некоторое время, потом раздался странный треск, и с лестницы скатился английский офицер, — но в каком виде! — полураздетый, парик сдвинут набок. Он скатился с лестницы и врезался головой прямо в стену. И как ты думаешь, кто появился в образе бога мщения? Наш милый Джейми! — Не может быть! Я могу поклясться, что,… но продолжай! Что было потом? Чайная чашка тихо звякнула о блюдце, и снова послышался голос Мари: — Скатившись с лестницы, незадачливый офицер каким-то чудом мгновенно вскочил на ноги, резко обернулся и посмотрел вверх, на лорда Туараха. Жак говорит, что этот офицер выглядел слишком уверенно для человека, только что спущенного с лестницы, да еще со спущенными штанами. Он улыбнулся, но, конечно, не обычной улыбкой, а очень ехидной и сказал: «Не нужно так негодовать, Фрэзер. Ты мог бы подождать своей очереди. И вообще, я думал, что тебе достаточно того, что у тебя есть дома. Хотя многие мужчины предпочитают платить за удовольствие». Луиза страшно возмутилась: — Какой ужас! Каналья! Но, конечно, это не может служить оправданием для лорда Туараха, но… — Я услышала напряженные нотки в ее голосе, как будто дружеские чувства боролись со страстью к сплетням. Неудивительно, что страсть к сплетням победила. — Милорд Туарах не может пользоваться ласками своей супруги в настоящее время. Она ждет ребенка, и беременность не очень легкая. Поэтому он, конечно, удовлетворяет свои потребности в борделе, ведь он такой здоровый мужчина, не так ли? Такой горячий на вид! И какой мужчина поступил бы иначе?.. Ну а что было потом?
— Потом? — Тут Мари перевела дух, так как приближалась к кульминации своего рассказа. — Милорд Туарах спрыгнул вниз, схватил англичанина за горло и тряхнул, словно крысу. — Невероятно! — О да! Трем слугам мадам Элизы с трудом удалось оттащить лорда. Вначале, как рассказывает Жак, англичанин слегка смутился, но затем взял себя в руки и сказал лорду: «Ты уже второй раз пытаешься убить меня, Фрэзер». Тогда милорд Туарах выругался на своем ужасном шотландском наречии. Я ни слова не понимаю у него. А ты? Он разбросал людей, державших его, влепил пощечину англичанину и сказал: «Завтра на рассвете ты умрешь!» Затем повернулся и взбежал вверх по лестнице, а англичанин остался. Жак говорит, что лицо его было абсолютно белым, и неудивительно! Только представь себе! Я представила. — Вам плохо, мадам? — Взволнованный голос Магнуса заглушил последнее восклицание Луизы. Я протянула руку, ничего не видя перед собой, и Магнус сразу же ухватился за нее другой рукой, поддерживая меня за локоть. — Да, мне нехорошо. Пожалуйста, скажите дамам… — Я слабо махнула рукой в сторону гостиной. — Конечно, мадам. А пока позвольте мне проводить вас в вашу спальню. Сюда, дорогая мадам. — Он вел меня вверх по лестнице, поддерживая под руку и что-то сочувственно бормоча. С его помощью я добралась до кровати, и он удалился, пообещав срочно прислать служанку. Я не стала ждать прихода служанки, мне удалось справиться с шоком. Я была в состоянии передвигаться самостоятельно, поэтому встала и прошла к столику, где находилась моя коробка с медикаментами. Я не опасалась упасть в обморок, но решила на всякий случай иметь под рукой пузырек с нашатырным спиртом. Открыв крышку, я молча уставилась в коробку. С минуту я недоуменно взирала на аккуратно сложенный белый лист бумаги, зажатый между разноцветными пузырьками. Пальцы мои дрожали, когда я брала бумагу. Мне потребовалось немало усилий, чтобы развернуть ее. «Прости меня». Слова были написаны четко, буквы располагались строго посередине. И ниже еще два слова. Эти были написаны торопливо, как будто в отчаянии: «Я должен». — Ты должен, — пробормотала я про себя, и мои колени подкосились. Лежа на полу и глядя на резные панели потолка, я поймала себя на мысли, что размышляю о том, почему женщины восемнадцатого века часто теряли сознание. Раньше я думала, что из-за тесных корсетов, а сейчас поняла — из-за идиотизма своих мужей. Где-то неподалеку послышались испуганные возгласы, потом заботливые руки подняли меня, и я поняла, что лежу на мягком, набитом шерстью матрасе, а на лбу прохладная ткань, смоченная уксусом. Вскоре я пришла в себя, но говорить не хотелось, беспорядочные мысли сверлили мозг. Что могло заставить Джейми нарушить обещание? Снова и снова возвращаясь к тому, что рассказала Мари — а это были новости из третьих рук, — я пришла к выводу, что за поступком Джейми кроется нечто большее, нежели просто нежелательная случайная встреча. Я знала капитана и знала его лучше, чем мне того хотелось бы. И в чем я была совершенно уверена, так это то, что причиной подобного поведения Джейми явились отнюдь не утехи, ради которых посещает заведения подобного рода большинство мужчин. Его привлекали наслаждения иного рода — боль, унижения, страх слабых. Наслаждение такого рода стоили немало, но их можно было купить. Работая в «Обители ангелов», я слышала, что существуют, путаны, которые зарабатывают необычным, особым способом. Они выставляют на продажу не сокровенную часть своего тела, а именно само тело с нежной кожей, на которой особенно заметны кровоподтеки и рубцы от ударов хлыста. Если Джейми, на нежной коже которого запечатлелись следы нежной симпатии Рэндолла, застал капитана, развлекающегося с одной из женщин подобным образом, эта сцена наверняка заставила его забыть не только о данном мне обещании, но и об элементарной сдержанности. На груди Джейми, с левой стороны, чуть пониже соска был маленький белый шрам. Это он сам срезал кусочек кожи с клеймом, выжженным на его теле раскаленной печаткой Джонатана Рэндолла. Ярость, которая заставила его терпеть боль, но во что бы то ни стало удалить позорное клеймо, могла толкнуть его на дальнейшие действия — уничтожить наследника Джонаната Рэндолла. — Фрэнк, — прошептала я, и моя рука с обручальным кольцом непроизвольно сжалась. — О Господи, Фрэнк. — В представлении Джейми Фрэнк был неким призраком, каким-то странным образом, связанным с моим прошлым. Для меня же Фрэнк — человек, бывший моим мужем, с которым я жила, делила постель и кров до того, как стала женой Джейми. — Не могу, — прошептала я, обращаясь к маленькому существу, беспомощно барахтающемуся внутри меня и тоже обеспокоенному моими переживаниями. — Я не могу позволить ему сделать это. Дневной свет постепенно поглощали серые сумерки, и казалось, комната наполнялась отчаянием уходящего дня. «Завтра на рассвете ты умрешь». Никакой надежды на то, что я увижу Джейми сегодня, у меня не оставалось. Я была уверена, что сегодня он уже не вернется домой. Если бы он намеревался вернуться, он не оставил бы записку. Нет, он не смог бы лежать рядом со мной, зная, что ему предстоит завтра. Несомненно, он найдет приют в какой-нибудь таверне или гостинице, чтобы подготовиться к осуществлению акции возмездия, назначенной им на завтра. Джейми ни за что не нарушит свою клятву. Я догадывалась, где может это возмездие свершиться. Нынешнее его поведение схоже с тем, предшествовавшим его первой дуэли, — он подстриг волосы. Инстинктивно я чувствовала, что он выберет и то же самое место для дуэли, — Булонский лес, у тропинки Семерых Святых. Именно здесь свершались запрещенные законом дуэли. Густые деревья надежно укрывали дуэлянтов от не желаемых свидетелей. Завтра на одной из тенистых полянок там состоится встреча Джейми Фрэзера с Джеком Рэндоллом. И со мной. Я легла на кровать, не раздеваясь и не укрывшись одеялом, сложив руки на животе. Я наблюдала, как густеют сумерки, надвигается ночь, и знала, что уснуть не смогу. Единственным утешением сейчас мне служили робкие движения обитателя моего чрева и звучавшие в ушах слова Джейми: «Завтра на рассвете ты умрешь». Эта почти девственная часть леса находилась на окраине Парижа. Говорили, что в его чаще до сих пор обитали волки, лисы и барсуки. Но это ничуть не пугало влюбленных, находивших приют под кустами на густой лесной траве. Это место было прибежищем отдохновения и райского наслаждения для обитателей Парижа, уставших от его шума и грязи. Только его удаленность от столицы мешала парижской знати превратить это великолепное предместье в место увеселений. В основном сюда устремлялись жители близлежащих селений, чтобы отдохнуть в тени могучих дубов и стройных берез. Но и обитатели отдаленных районов нередко оказывались здесь в поисках тишины и покоя. Это был небольшой лесок, но и не настолько маленький, чтобы его легко можно было обойти пешком в поисках площадки для дуэлянтов. Ночью начался дождь, и рассвет наступал неохотно, с трудом пробиваясь сквозь темное, затянутое облаками небо. Лес о чем-то невнятно шептал, одновременно прислушиваясь к шелесту листьев, склоняющихся под тяжестью дождевых капель. Коляска остановилась на дороге, ведущей в лес. Неподалеку находилось несколько ветхих построек. Следуя моим указаниям, кучер привязал лошадей и направился к этим постройкам. Люди, жившие здесь, наверняка знали немало подходящих мест для дуэли. Я сидела, укутавшись в плащ, и дрожала от холода. После бессонной ночи самочувствие у меня было хуже некуда. От страха сосало под ложечкой. Но гнев, владевший мною, был сильнее страха. Снова и снова в ярости я спрашивала себя: «Как он мог так поступить?» Мне не место здесь. Я должна сейчас находиться дома, в тишине и покое, рядом со своим мужем. Я не должна, превозмогая боль и гнев, следовать за ним, чтобы помешать ему, совершить задуманное. От длительной езды в экипаже разболелась спина у основания позвоночника. Да, он мог выйти из себя, — это я способна понять. Но сейчас на карту поставлена жизнь человека. Как он мог позволить своей гордыне взять верх над всеми другими чувствами и оставить меня в полном неведении? Почему я должна узнавать о случившемся от посторонних лиц?! — Ты обещал мне, Джейми, ты обещал мне, будь ты проклят! — шептала я, едва переводя дыхание. Лес стоял безмолвный, мокрый, утопая в тумане. Интересно, они уже здесь? Да и здесь ли состоится дуэль? Может, вовсе и не здесь. Тем временем появился кучер в сопровождении паренька лет четырнадцати. Парень молча плюхнулся на сиденье рядом с кучером и помахал рукой, указывая вперед и налево. Щелкнув кнутом, кучер пустил лошадей медленной рысью. Вскоре мы свернули с дороги под сень деревьев. Дважды мы останавливались, ждали, пока паренек, спрыгнув с козел, исчезал среди деревьев, но через минуту-две возвращался и отрицательно качал головой. На третий раз он вернулся, и на лице у него было такое волнение, что я заранее открыла дверь кареты и приказала кучеру ехать. Протянув ему приготовленные заранее деньги, я теребила его за рукав и не переставала выкрикивать: — Быстрее! Я не замечала, как ветки царапают мне лицо и руки, а одежда моментально промокла. Тропинка была мягкой, покрытой опавшей листвой, поэтому я и мои проводники двигались совершенно бесшумно. Я услышала дуэлянтов раньше, чем увидела. Звон металла заглушался мокрыми кустами, но, тем не менее, был ясно различим на слух. Все птицы смолкли, и только могильный голос поединка звучал у меня в ушах. Это была большая просека в чаще леса, достаточно большая, чтобы на ней можно было свободно разойтись двум дуэлянтам для смертельной схватки. Шел дождь, противники были в одних рубашках, и намокшая ткань прилипла, обрисовывая их крепкие спины и плечи. По словам Джейми, он из всех видов оружия лучше всего владел шпагой. Может, это и так, но Джонатан Рэндолл, без сомнения, был великолепным фехтовальщиком. Он извивался, изворачивался как змея, шпага его разила словно молния. Джейми тоже двигался быстро и ловко для такого крупного человека. Мои ноги приросли к земле, я боялась нечаянно вскрикнуть и тем самым отвлечь внимание Джейми. Но вот противники вновь сошлись, едва касаясь земли, словно танцуя. Я замерла на месте. Я решилась пройти сквозь ночь, чтобы остановить их. А сейчас не смела, вмешаться, боясь приблизить печальный конец поединка. Мне оставалось ждать, кто же выйдет из него победителем. Рэндолл взмахнул своим клинком, чтобы нанести решающий удар, но не достаточно быстро, и Джейми выбил шпагу из рук противника. Она отлетела далеко в сторону. Я набрала воздуха в легкие, собираясь крикнуть. Мне хотелось остановить Джейми, не дать прикончить безоружного противника. И я действительно крикнула, но крик мой оказался слишком слаб и не был услышан. Я стояла не шевелясь. Невыносимая боль сжимала спину, словно стальной кулак. Через минуту я почувствовала, как внутри у меня словно бы что-то сломалось, и хватка ослабла. Я пошла вперед ощупью, хватаясь за кусты. Я видела лицо Джейми, оно выражало ликование, и я поняла, что он ничего не слышал. Он ничего не должен видеть и слышать, пока поединок не закончится. Рэндолл, рванувшийся за шпагой, поскользнулся на мокрой траве и упал. Он пытался подняться, но трава была скользкой. Ворот его мундира распахнулся, голова запрокинулась назад, темные волосы были мокрыми и липли к скальпу, шея оказалась незащищенной, вытянутой, словно у волка, молящего о пощаде. Но мести чужда жалость, и занесенный над Рэндоллом клинок не спешил опуститься на его оголенную шею. Сквозь окутывающий меня туман я видела шпагу Джейми, неумолимую и холодную, как сама смерть. Конец ее коснулся пояса бриджей из оленьей кожи, пронзил живот, шпага вспорола живот Рэндолла, и темно-красная кровь залила бежевую кожу. Ужасный холод пробирал меня до костей, а по ногам текла горячая кровь. Я испытывала невероятную боль в том месте, где таз соединялся с позвоночником. Боль снова и снова обрушивалась на меня, подобно ударам молнии. Мне казалось, что низ живота вот-вот разлетится на части, а вместе с тем я лишусь и чувств. Я не видела ничего вокруг, не понимая, закрыты у меня глаза или нет. Меня окружила сплошная тьма, и в этой тьме что-то черное кружилось и мелькало — знакомое с детства ощущение, если закрыть глаза и изо всех сил нажать на них пальцами. Крупные капли дождя били меня по лицу и плечам, подобно маленьким льдинкам, потом они таяли и мелкими струйками стекали по моей помертвевшей от холода коже. Я ощущала это вполне отчетливо, невзирая на приступы адской боли. Я старалась сконцентрировать свое внимание на боли, отвлечься от звучащего в голове голоса, произносившего знакомые фразы клинического диагноза: «У вас, несомненно, кровотечение. Возможен разрыв плаценты. Это обычно приводит к летальному исходу. Потеря крови вызывает оцепенение рук и ног, а затем слепоту. Считается, что последним угасает слух». И это, кажется, правильно. Не знаю, было ли это и впрямь мое последнее ощущение, но я пока еще слышала. Я слышала французскую речь, возбужденные голоса, убеждавшие кого-то не волноваться. При этом без конца повторялось одно и то же слово. Это было мое собственное имя. Голос Джейми доносился откуда-то издалека: — Клэр! Клэр! — Джейми! — пыталась произнести я, но мои губы словно одеревенели от холода. Потом суматоха вокруг меня поутихла. Кажется, прибыл кто-то, кого все ждали, и, кажется, он знал, что нужно делать. Действительно знал. Между ног мне положили свернутую простыню, промокшую юбку заменили сухой. Чьи-то умелые руки положили меня на левый бок, подтянув колени к груди. — Везите ее в больницу, — произнес чей-то голос. — Она долго не протянет, — пессимистично заметил другой. — Может, подождать несколько минут, а потом послать за фургоном? — Нет, — настаивал другой, — кровотечение уменьшилось. Она может выжить. Кроме того, я знаю ее. Видел ее в «Обители ангелов». Везите ее к матери Хильдегард. Я собрала все оставшиеся силы и прошептала: — К матери Хильдегард. — После этого темнота поглотила меня.
ЕРЕТИК РАЙМОН Надо мной был высокий сводчатый потолок — неотъемлемый признак архитектуры четырнадцатого века. Четыре острых края поднимаются от вершины колонны и соединяются в сдвоенные арки. Моя окруженная ширмой из прозрачной ткани кровать стояла под одной из них, на несколько футов сдвинутая от центра. Это раздражало меня, когда я смотрела вверх. Мне хотелось, во что бы то ни стало подвинуть ее, как будто бы после этого у меня появятся силы и на все остальное. Тело у меня болело так, словно меня избили. Суставы ныли, словно зубы, разрушенные цингой. Несколько толстых одеял, укрывавших меня, не могли согреть меня, их тепло было обманчивым. Холод дождливого рассвета прочно укоренился во мне. Свое физическое состояние я оценивала вполне объективно, как если бы речь шла не обо мне, а о постороннем человеке. Разум все еще повиновался мне, но чувства, которыми он управляет, исчезли. Я ничего не сознавала, ни о чем не думала. Я находилась в «Обители ангелов» уже пять дней. Длинные пальцы матери Хильдегард неустанно ощупывали меня сквозь ткань ночной рубашки, проникали в глубь моего живота. Плоть была мягкой, как спелый фрукт, и болезненной на ощупь. Я застонала, когда руки матери Хильдегард проникли чуть глубже, и она нахмурилась, бормоча что-то похожее на молитву. Мне послышалось, что она произнесла какое-то имя, и я переспросила: — Раймон? Вы знаете господина Раймона? — Я могла бы понять, если бы она упомянула в данной ситуации кого угодно, но только не этого монаха с устрашающей внешностью, карлика, живущего в пещере с черепами. Мать Хильдегард удивленно подняла свои широкие брови: — Ты говоришь о господине Раймоне? Об этом еретике и шарлатане? Боже, упаси нас. — А мне показалось, что вы сказали «Раймон». — Ну нет. — Пальцы матери Хильдегард продолжали ощупывать складки в моем паху в поисках набухших лимфоузлов, что могло служить признаком инфекции. Они были. Я и сама это знала, нащупала их на своем теле. Где-то очень глубоко внутри я чувствовала жар, боль и холод, которые вскоре прорвутся наружу и испепелят мое тело. — Мне приходилось обращаться к Святому Раймону Ноннатусу, — объяснила мать Хильдегард, смачивая тряпку холодной водой. — Он помогает будущим матерям. — Каковой я больше не являюсь. — Я заметила, как лицо матери Хильдегард исказилось, словно от внезапной острой боли, но тут же приняло свое обычное, спокойное выражение, и она продолжала привычными движениями вытирать мне лицо и потную шею. Я внезапно содрогнулась от прикосновения холодной влажной салфетки. Мать Хильдегард тут же отняла салфетку и участливо положила руку мне на лоб. — Нет нужды обращаться к Раймону, — укоризненно произнесла она. — Я сама смогу помочь вам и назначу курс лечения. — Мм. — Я закрыла глаза, окунаясь в спасительный серый туман. Мне виделись какие-то огоньки в тумане, короткие вспышки, похожие на летнюю зарницу. Я слышала постукивание бусинок янтарных четок матери Хильдегард и голос одной из сестер, позвавшей ее. Мать Хильдегард направилась к двери, но вдруг, будто какая-то мысль осенила ее. Она вернулась, шелестя тяжелыми юбками, и, указывая на кровать, твердым голосом произнесла: — Бутон, сюда! Собака, такая же проворная, как и ее хозяйка, прыгнула на кровать и стала устраиваться у меня в ногах. Она перебирала лапами постельное белье, перекувырнулась три раза через голову, как бы стряхивая какое-то проклятие с моего ложа, и только потом улеглась, тяжело вздохнув и уткнувшись носом в лапы. Довольная мать Хильдегард пробормотала слова молитвы и исчезла. Сквозь сгущающийся туман и ледяной холод, окутывающий меня, я по достоинству оценила ее поступок. Собака была для нее самым дорогим существом на свете. Приятная тяжесть в ногах внушала какое-то успокоение моему телу. Бутон лежал неподвижно, подобно собакам, покоящимся у ног королей, изображенных на надгробиях в Сен-Дени. Его тепло изгоняло ледяной холод из моих ног, само его присутствие согревало меня. Бутон издал какой-то специфически собачий звук и уснул. Я натянула одеяла себе на нос и попыталась уснуть тоже. Я спала и грезила во сне. Лихорадочные грезы усталости и отчаяния сменяли друг друга. Не освобождая от боли, они уносили меня в серую даль, наполненную густым туманом, сквозь который горечь утраты преследовала меня словно демон в ночи. Вдруг я проснулась, почувствовала, что Бутона нет рядом, но я не одна. Волосы на голове у Раймона росли необычно. Казалось, что линия волос на лбу была прочерчена строго по линейке. Густые седеющие волосы были зачесаны назад и ниспадали на плечи. Возможно, поэтому его массивный лоб был подобен каменной глыбе, нависающей над остальной частью лица. Он как каменное изваяние склонился надо мной, вглядываясь в мои лихорадочно блестевшие глаза. Глубокие морщины и складки на его лице двигались, когда он разговаривал с сестрами. Они напоминали мне буквы, написанные у основания, вросшего в землю старинного надгробия. Они пытались выбраться на поверхность, чтобы можно было прочесть имя умершего. Я представила себе, что скоро и мое имя будет написано на такой же белой плите, и поняла, что и в самом деле умираю. У меня вырвался невольный крик. — Теперь ты убедился, отвратительный старик! Она не нуждается в твоей помощи! Твой вид пугает ее! Уходи сейчас же! — Мать Хильдегард схватила Раймона за руку и оттащила от моей кровати. Он сопротивлялся, упирался, подобно каменному истукану, но сестра Селеста бросилась помогать матери Хильдегард. Они подхватили его под руки с обеих сторон и понесли. При этом один башмак свалился у него с ноги. Деревянный башмак так и остался лежать на боку, прямо посередине исцарапанной напольной плиты. По какой-то не поддающейся объяснению причине я не могла оторвать от него глаз. Я всматривалась в темноту, стараясь удержать башмак в своем поле зрения, решив про себя, что, если я сдамся, темнота тут же поглотит мою душу. Когда мои глаза останавливались на этом предмете, я слышала голос каменных столбов, зовущий меня в будущее. В поисках спасения я отчаянно вцепилась руками в одеяло. Вдруг ширма раздвинулась, красная, натруженная рука схватила башмак и исчезла. Не в силах осознать происходящее, мое разгоряченное болезнью сознание яростно металось среди непонятных образов, затем, подчиняясь какой-то рациональной силе, я погрузилась в сон. Сон был тревожный — спотыкаясь и падая, я пробиралась через лабиринт бесконечных преград и непонятных символов. Увидев, наконец, человеческое лицо, я почувствовала огромное облегчение. Черты лица были неправильные, вид свирепый. Почувствовав, как чья-то рука зажала мне рот, я поняла, что не сплю. Некое существо, похожее на горгулью, приблизилось к моему уху: — Тише, ma chere! Если они снова обнаружат меня здесь, я пропал! — Большие темные глаза бегали из стороны в сторону, настороженно следя за ширмой. Я медленно кивнула, и он убрал руку, слабо пахнущую нашатырем и серой. Он где-то отыскал, а скорее украл, как мне показалось, старую, рваную монашескую сутану, под которой виднелся грязный аптекарский халат. Большой капюшон скрывал седые волосы и уродливый лоб. Лихорадочные иллюзии медленно отступили, уступив место остаткам присущего мне любопытства. У меня едва хватило сил спросить: «Что…», как он снова приложил мне палец к губам и отбросил одеяла, которыми я укрывалась. Не обращая внимания на мой ошеломленный вид, он распустил завязки моей рубашки до самого пояса. Движения его были быстрыми и деловитыми, лишенными какой-либо нескромности. Я не могла себе представить, что кто-то может поступить со мной подобным образом, и никто, даже мать Хильдегард, ничего не услышит. Но у меня было такое ощущение, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим и я всего лишь сторонний наблюдатель. Вот он положил свои корявые руки мне на груди. Руки были широкими, почти квадратными. Все пальцы, кроме большого, имели одинаковую длину. Большие пальцы обеих рук были необычно длинными и гибкими. С удивительной осторожностью они обхватили мои груди. Наблюдая за их действиями, я вспомнила слова Мэриан Дженкинсон — девушки, с которой я вместе проходила практику в Пемброкском госпитале. Она рассказывала нам, что размер и форма большого пальца мужчины свидетельствует о многих его качествах. — Клянусь, это правда, — говорила она, театрально встряхивая своими светлыми волосами. Но когда ее просили объяснить поподробнее, она только хихикала, стреляя глазками в сторону лейтенанта Хейнли, похожего на гориллу. В его больших пальцах не было ничего необычного. Большие пальцы его рук сдавливали мне грудь осторожно, но достаточно настойчиво, и я почувствовала, как мои набухшие соски вздымаются под его твердыми, холодными по сравнению с моим телом, ладонями. — Джейми, — сказала я, и дрожь сотрясла мое тело. — Тише, мадонна, — произнес Раймон. Голос был тихим, добрым, но абсолютно бесстрастным, совершенно не соответствующим его действиям. Мое тело снова пронзила дрожь, и мне показалось, что болезненный жар моего тела перетекает в него, но от этого руки у него не становились теплее. Его пальцы оставались холодными, и мне стало холодно, я начала дрожать — лихорадочный жар покидал мое тело. Плотная ткань ширмы затеняла дневной свет, и оттого руки Раймона казались особенно темными на моей белой груди. Однако тени между толстыми, неуклюжими пальцами не были темными. Они показались мне… голубыми. Я прикрыла веки, и тут же у меня перед глазами закружилась разноцветная карусель. Когда я открыла их снова, голубой свет, исходящий от рук Раймона, не исчез. В голове у меня просветлело, я попыталась подняться, чтобы получше рассмотреть, что он делает. Раймон легким движением руки заставил меня лечь. Я опустила голову на подушку, искоса наблюдая за ним. Я не бредила. Во всяком случае, так мне казалось. По мере того как руки Раймона медленно скользили по моему телу, вокруг них возникало какое-то розовое и бледно-голубое свечение, озарявшее мое тело. В груди у меня потеплело, и это было естественное здоровое тепло, а не лихорадочный жар. Легкая воздушная волна, проникшая за ширму, шевельнула волосы у меня на висках, но мне не было холодно. Раймон пребывал все время в одной позе — стоял, склонившись надо мной. Лица, скрытого под капюшоном чужой сутаны, почти не было видно. Спустя некоторое время, показавшееся мне бесконечно долгим, он очень медленно перенес руки с моей груди мне на плечи, затем еще медленнее перешел к моим рукам, задержавшись на плечевом и локтевом суставах, запястье и суставах пальцев. Боли заметно поубавились, и мне казалось, что я вижу мерцающий свет, излучаемый моим телом. Ни на минуту не отнимая рук от моего тела, он все так же медленно поводил ими по моим ключицам и двинулся вниз, слегка нажимая ладонями на ребра. Но самым удивительным было не столько то, что я не испытывала ни малейшей неловкости от его прикосновений, но также и то, что мое измученное тело полностью отдалось во власть его рук, сделавшись послушным, словно расплавленный воск. Только кости оставались твердыми. Я ощущала все более интенсивное тепло, исходящее от этих больших, сильных рук. Они неустанно скользили по моему телу, и я почти физически чувствовала, как гибнут бактерии у меня в крови, а значит, организм очищается от инфекции. Более того, я опять-таки почти физически ощущала каждый орган в его естественных размерах и видела его так же явственно, как если бы он лежал у меня на ладони. Вот совершенно пустой желудок, увеличенная, острая печень, кишки, причудливо переплетающиеся между собой, аккуратно упакованные в плотную мышечную ткань, напоминающую сумку. Тепло проникало в каждый орган, согревая его подобно маленькому солнцу. Раймон замер, обхватив обеими руками мой разбухший живот. Мне показалось, что он нахмурился, но трудно сказать с полной уверенностью. Раймон насторожился, прислушиваясь к характерным больничным звукам, доносившимся издалека. Никаких шагов поблизости также не было слышно. Я невольно содрогнулась, когда его рука скользнула вниз и очутилась у меня между бедрами, но легшая на живот вторая рука тут же успокоила меня. В следующее мгновение его грубоватые пальцы проникли внутрь. Я зажмурилась и замерла от страха, но мои внутренние органы спокойно отреагировали на вторжение. Пальцы скользнули дальше и достигли матки. Стенки матки судорожно сжались, причинив мне острую боль. Я застонала, но он укоризненно покачал головой, и я, сделав над собой усилие, немедленно умолкла. Одна рука Раймона мягко нажимала время от времени на живот сверху, в то время как пальцы другой продолжали исследовать мою матку. Вдруг он замер, бережно, словно хрупкий стеклянный сосуд, держа обеими руками мою матку с заключенным в ней плодом. — Ну а теперь, — мягко проговорил он, — зови его. Зови своего рыжего молодца. Пальцы его обеих рук, одной внутри, другой снаружи, надавливали с такой силой, что я уперлась ногами в кровать, чтобы удержаться в нужном положении. Но я для этого была слишком слаба. А он все продолжал сдавливать этот хрупкий сосуд. Мое сознание помутилось, сделалось хаотичным. Горе, отчаяние и страх переполняли меня, и я отчетливо ощутила запах смерти. Мысленно взывая о помощи, я вновь услышала тот же голос, повторяющий терпеливо, но твердо: «Зови же его». И я закричала изо всех сил: — Джейми! Джейми! Словно электрическая искра пронзила мой живот, и горячая волна прокатилась по моему телу. Мертвая хватка Раймона ослабла, чувство покоя и гармонии наполнило меня. Кровать задрожала, когда он нырнул под нее, и как раз вовремя. — Миледи, с вами все в порядке? — осведомилась сестра Анжелика, появившаяся возле меня. В ее сочувственном взгляде читалась готовность к худшему. Сестры знали, что я должна умереть, и дежурившей сейчас Анжелике предстояло позвать ко мне священника. Она осторожно провела рукой по моей щеке и лбу, затем снова по щеке… Простыня лежала скомканной у моих ног, рубашка была распахнута. Руки Анжелики скользнули мне под мышки, растерянно задержались там на мгновенье. — Слава Богу! — воскликнула она, давая волю слезам. — Жар прошел! — Она вновь наклонилась ко мне, желая получше удостовериться, что жар отступил не потому, что я умерла… Я слабо улыбнулась ей: — Скажите матери Хильдегард, что все в порядке. Сестра кивнула, заботливо поправила на мне простыню и выбежала из палаты. Едва складки ширмы сомкнулись, Раймон вылез из-под кровати. — Мне нужно идти, — сказал он, пощупав мой лоб. — Поправляйся, мадонна. Несмотря на слабость, я приподнялась и схватила его за руку. Я провела рукой по его предплечью, как будто что-то искала, но не могла найти. Его кожа была совершенно гладкой, без каких-либо шрамов. Он удивленно посмотрел на меня:. — Что это значит, мадонна? Я откинулась назад, разочарованная. Я была слишком слаба и не задумывалась над своими словами: — Я хотела проверить, если ли у вас шрам от прививки. — Прививки? — Судя по его лицу, он совершенно не понимал, о чем идет речь. Я уже обладала достаточным жизненным опытом, чтобы уметь читать по лицу. — Почему вы продолжаете называть меня мадонной? — спросила я. Руки мои задержались на моем опавшем животе, как бы боясь потревожить его зыбкую пустоту. — Я же потеряла своего ребенка. Он выглядел слегка удивленным: — Я называл вас мадонной не потому, что вы были с ребенком, миледи. Уставшие, совершенно без сил, мы ощущали себя так, будто оказались в замкнутом пространстве, где время остановилось и не существовало будущего; единственное, что там оставалось, это — правда. — Тогда почему же? — В сущности, я не ждала от него ответа, но он ответил: — Вокруг каждого человека существует некое поле, окружающее его подобно облаку. И каждому человеку присущ свой цвет. Ваше облако голубого цвета, такого же, как покрывало Святой Девы Марии, и такого же, как у меня. Мягкая ткань ширмы сомкнулась за ним.
ФОНТЕНБЛО Я спала несколько дней. Не знаю, чем это было вызвано, то ли физической слабостью, то ли стремлением уйти от существующей реальности, но я просыпалась только для того, чтобы немного поесть, и снова погружалась в забытье, словно чашка бульона у меня в желудке становилась своеобразным якорем, удерживающим меня в постели. Несколько дней спустя я проснулась от шума голосов, звучавших у меня над самым ухом, а затем чьи-то сильные руки подняли меня с кровати. Я внезапно почувствовала радость, затем продолжала бодрствовать еще какое-то время, борясь с запахом табака и дешевого вина. Наконец я осознала, что меня несет на руках Хьюго, слуга Луизы де ла Тур. — Опустите меня на пол! — сказала я, слабо отталкивая его. Он не ожидал такой прыти от умирающей и от растерянности чуть не уронил меня. Однако высокий, властный голос мгновенно все расставил по местам: — Клэр, моя дорогая подруга! Не бойся, все в порядке. Я везу тебя в Фонтенбло. Свежий воздух, хорошее питание — вот что тебе сейчас необходимо. И отдых. Тебе необходим отдых. От яркого света я заморгала глазами, словно только что родившийся ягненок. Лицо Луизы, круглое и розовое, плыло рядом со мной подобно херувиму на облаке. Мать Хильдегард шествовала за ней следом. Высокая и стройная, она напоминала ангела у ворот Эдема. Иллюзия усугублялась тем, что обе они стояли на фоне цветного стекла витражей в вестибюле «Обители ангелов». — Это действительно вам будет очень полезно, — сказала мать Хильдегард. Эти простые слова, произнесенные матерью Хильдегард, звучали более весомо, чем щебетание Луизы. После этого, не имея ни сил, ни желания протестовать, я безропотно позволила перенести меня в карету Луизы. Карета то и дело подпрыгивала на рытвинах и ухабах, и это не позволяло мне уснуть на протяжении всего пути в Фонтенбло. Ну, и еще безостановочная болтовня Луизы, конечно. Поначалу я пыталась что-то ей отвечать, но вскоре поняла, что она не нуждается в этом. После дней, проведенных в холодных, мрачных каменных покоях «Обители ангелов», я чувствовала себя непривычно и вздрагивала от яркого света и красочного мира за окном кареты. Я предпочла не вглядываться в окружающий меня мир. Так было спокойнее. Избранная мною стратегия очень помогала мне, пока мы не добрались до небольшого леса рядом с Фонтенбло. Стволы дубов были темными и толстыми, огромная крона дарила благодатную тень. От слабого ветра тени ветвей на земле начинали двигаться, и оттого казалось, что лес тоже не стоит на месте, а куда-то движется. Я долго любовалась этим эффектом, и вдруг мне стало казаться, что деревья и впрямь двигаются, вернее, раскачиваются из стороны в сторону и поворачиваются при этом. — Луиза! — вскрикнула я, схватив ее за руку и прервав болтовню на полуслове. Луиза умолкла и, приподнявшись с сиденья, посмотрела в окно, находившееся рядом со мной. В следующую же минуту она отпрянула от окна и закричала на кучера. Мы подъехали к грязной площадке на опушке леса и увидели висящие на деревьях три трупа. Двое мужчин и одна женщина. Высокий властный голос Луизы все еще продолжал звучать, то увещевая, то спрашивая о чем-то. Изредка можно было различить робкий голос кучера, что-то пытавшегося объяснить извиняющимся тоном, но я ни на что не обращала внимания. Несмотря на то что трупы раскачивались, а одежда развевалась на ветру, они казались более неподвижными, застывшими и инертными, чем деревья, на которых они висели. Лица почернели от удушья. Зрелище потрясло меня. В моем замутненном сознании всплыл образ месье Форе. Он не одобрил бы такую работу. Казнь была проведена не профессионально. Подул ветер, и на нас пахнуло страшным зловонием. Луиза пронзительно взвизгнула и неистово заколотила руками по раме, лошади рванули, и она повалилась на сиденье кареты. — Дерьмо! — воскликнула она, обмахиваясь носовым платком. — И надо же было этому идиоту, остановиться в таком месте! Какое безрассудство! Я уверена, это плохо скажется на ребенке и на тебе, моя дорогая… о, дорогая, моя бедная Клэр! О, моя дорогая!.. Прости меня! Я не хотела напоминать тебе… О, я такая бестактная! Сможешь ли ты простить меня! К счастью, причитания Луизы по поводу того, что она расстроила меня, помогли ей, в конце концов, забыть о трупах, но мне они порядком надоели, и в полном отчаянии, не видя другого способа положить этому конец, я вернулась к разговору о повешенных. — Что это были за люди? — спросила я. Мой замысел удался. Луиза закрыла глаза, вспомнив потрясшее ее зрелище, поспешно вытащила пузырек с нашатырным спиртом, глубоко вдохнула его и с облегчением чихнула. — Гуге… пчхи! Гугеноты, — пояснила она, морщась и чихая. — Еретики-протестанты. Так сказал кучер. — Их вешают? До сих пор? — Мне казалось, что преследования на почве религии остались далеко в прошлом. — Ну конечно, не только за то, что они протестанты. — Она осторожно коснулась носа вышитым платком, внимательно оглядела его и, снова поднеся к носу, с удовольствием высморкалась. Она спрятала платок в карман и со вздохом откинулась на спинку сиденья: — Наконец-то я пришла в себя. Какой все-таки ужас! Если их нужно было повесить, ради Бога, пожалуйста! Но зачем это делать в таком месте, где могут оказаться дамы? Ты заметила, какая от них вонь? Фу! Это владения графа Медарда. Я непременно напишу ему гневное письмо по поводу всего этого, вот увидишь! — Но за что все-таки повесили этих людей? — спросила я, резко оборвав болтовню Луизы, так как знала, что только таким образом можно остановить поток ее красноречия. — Скорее всего, за колдовство. Ты видела, что там была женщина. Если в том или ином деле замешана женщина — значит, оно так или иначе обязательно связано с колдовством. Если замешаны только мужчины, речь может идти о еретических проповедях и призывах к мятежу, но женщины ведь не читают проповедей. А ты обратила внимание на ее уродливую старую одежду такого темного цвета? Ужасно! До чего же надо дойти, чтобы носить такую темную одежду все время? И какая нормальная религия может заставить своих приверженцев носить подобную одежду? Сразу видно, это дьявольский промысел, не иначе. Дело в том, что они боятся женщин, и поэтому… Я закрыла глаза и прислонилась к спинке сиденья, ища утешения в том, что до загородного дома Луизы осталось недалеко. Кроме обезьянки, с которой Луиза не расставалась, в ее загородном доме было еще немало вещей, свидетельствовавших о сомнительном вкусе хозяйки. На убранстве парижского дома Луизы, несомненно, сказался вкус ее отца и мужа, комнаты были обставлены богато, и каждая выдержана в своем, изысканном, стиле. Но Жюль редко наведывался в загородный дом, будучи слишком занят в столице, так что здесь вкус Люси проявился во всем своем великолепии. — Это мое новое приобретение. Разве он не прекрасен? — ворковала она, любовно поглаживая рукой резное темное дерево игрушечного домика, висевшего на стене и выглядевшего совершенно нелепо рядом с золоченой бронзовой фигуркой Эвридики, служившей подсвечником. — Это похоже на кукушкин дом, — бесцеремонно заявила я. — Ты уже видела такой? Не думаю, что в Париже найдется второй такой же дом. Луиза слегка надула губы при мысли о том, что она не является единственной обладательницей уникальной игрушки, но сразу спохватилась и стала переводить стрелки стоящих тут же часов. Она отступила назад, горделиво разглядывая маленькую птичку, вырезанную из дерева, высунувшую голову из часов и прокричавшую несколько раз «ку-ку!». — Ну а это разве не прелесть? — вопросила Луиза, коснувшись головы птицы, прежде чем та спряталась. — Мне удалось заполучить их через Берту, мою экономку. Ее брат привозит такие вещички из Швейцарии. Что бы ты ни говорила о шведах, но они прекрасные резчики по дереву, разве нет? Мне хотелось ответить «нет», но вместо этого я пробормотала что-то совершенно обратное. Куриные мозги Луизы неожиданно заработали в другом направлении, возможно, при упоминании о швейцарских слугах. — Знаешь, Клэр, — проникновенным тоном сказала она, — тебе придется ходить в церковь каждое утро. — Почему? Луиза кивнула в сторону двери, где в это время проходила одна из служанок с подносом в руках. — Мне это безразлично, но слуги… Они здесь, в сельской местности, ужасно суеверны. А один из лакеев нашего парижского дома настолько глуп, что сказал повару, будто ты — Белая Дама. Я объяснила им, что все это глупость, конечно, и пригрозила, что уволю любого, кто будет распространять подобные сплетни, однако при всем при том было бы неплохо, если бы ты ходила в церковь. Или хотя бы громко молилась, и как можно чаще, чтобы они могли слышать. Помимо того, что я была неверующей, мне казалось, что церковь находится довольно далеко, но с некоторой долей юмора согласилась сделать все, что смогу, чтобы рассеять страхи слуг. Итак, весь следующий час мы провели с Луизой, громко читая псалмы по очереди и молитвы в один голос. Не представляю, какое воздействие это оказало на слуг, но я совершенно обессилела и отправилась в свою комнату вздремнуть, где и проспала без всяких снов до следующего утра. У меня часто возникали трудности со сном, возможно потому, что бодрствование мало чем отличалось от тяжелого забытья. Я лежала, уставившись в белый потолок, расписанный цветами и фруктами. В темноте он казался нависшим над головой серым пологом, олицетворявшим депрессию, которая затуманивала мое сознание днем. Но если все-таки мне удавалось ночью сомкнуть веки, перед моим мысленным взором возникали видения, причем яркие, не приглушенные мнимым серым пологом. Так что можно считать, что изредка я спала. Ни от самого Джейми, ни от кого-либо о нем не было слышно ни слова. Не знаю, что не позволило ему навестить меня в «Обители ангелов» — чувство вины или обида? Но он не появился ни там, ни в Фонтенбло. А сейчас, возможно, находится в Орвиэто. Иногда я ловила себя на мысли о том, увидимся ли мы снова и когда и что сможем сказать друг другу. Но большей частью я старалась не думать об этом. Дни шли за днями, и я предпочитала не думать о будущем, не вспоминать прошлое, а жить только настоящим. Фергюс в отсутствие своего кумира совсем пал духом. Когда бы я ни выглянула в окно, я видела его сидящим под кустом боярышника с отсутствующим взглядом, устремленным на дорогу, ведущую в Париж. Наконец я заставила себя выйти к нему. Я спустилась с лестницы и прошла по садовой дорожке. — Тебе что, нечего делать, Фергюс? — спросила я. — Не может быть, чтобы никому из конюхов не требовался помощник. — Да, миледи, — неуверенно отвечал он, яростно почесывая ягодицы. Я заподозрила неладное. — Фергюс, — продолжала я, удерживая его за руку, — у тебя что, вши? Он вырвал руку, словно обжегшись: — О нет, миледи. Я наклонилась, чтобы поднять его, и одновременно запустила палец ему за воротник, обнажив темную грязную шею. — Немедленно в ванну, — строго приказала я. — Нет. — Он рванулся в сторону, но я удержала его за плечо. Меня удивила его горячность. Он всегда ненавидел ванну, но все-таки регулярно залезал в нее, а сейчас я просто не узнавала его. Обычно послушный ребенок отчаянно вырывался у меня из рук, отказываясь повиноваться. Когда ему, наконец, удалось вырваться из моих рук, раздался треск рвущейся материи, и он бросился бежать, не разбирая дороги и сокрушая кусты на своем пути, словно кролик, преследуемый лаской. Послышался шорох веток и грохот осыпающихся камней. Фергюс перемахнул через стену и был таков. Я пробиралась через лабиринт ветхих надворных построек, расположенных на задворках дома Луизы, содрогаясь при виде грязи и ощущая не совсем приятные запахи. Вдруг я заметила впереди какую-то кучу мусо. Туча мух взлетела с кучи, оглашая воздух отвратительным жужжанием. Я находилась достаточно близко к этой, видимо, навозной куче и поняла, что мух спугнул кто-то другой, успевший нырнуть в темный проем двери, ведущей в такой же темный сарай. — Ага, — громко крикнула я. — Вот ты где! Выходи, бездельник! Немедленно! Однако никто не появлялся на мой зов, но в сарае явно происходило какое-то движение, и мне показалось, что я заметила мелькнувшую там тень. Зажав нос, я перешагнула через зловонную кучу и вошла в сарай. Мы оба стояли, разинув рот от удивления, не двигаясь. Я с замиранием сердца взирала на человека, похожего на дикаря с острова Борнео, а он — на меня. Солнечный свет, проникающий сквозь щели между досками, позволил нам получше разглядеть друг друга. Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я увидела, что он не такой страшный, каким показался мне поначалу, хотя и симпатичным его трудно было назвать. Борода его была такой же грязной и спутанной, как и волосы, достающие до плеч и спадающие на рубашку, грязную и рваную, как у нищего. В довершение ко всему он был бос. Я не испугалась, потому что воочию убедилась, что он сам страшно напуган. Он так плотно приник к стене, словно хотел вжаться в нее. — Не бойтесь, — спокойно сказала я. — Я не сделаю вам ничего плохого. Но вместо того чтобы успокоиться, он резко повернулся вправо, вытащил из-за пазухи деревянный крест, висящий на кожаном шнурке, направил его прямо на меня и начал читать молитву дрожащим от волнения голосом. — О Боже. — Я с трудом перевела дыхание. Глаза у него стали безумными, он продолжал держать крест, но по крайней мере перестал молиться. — Аминь, — сказала я, подняла обе руки и помахала ими у него перед лицом. — Видите, ничего со мной не произошло. И пальцы мои не скривились и не склеились. Значит, я не ведьма, не так ли? Человек медленно опустил крест и стоял с изумленным видом. — Ведьма? — переспросил он. У него был такой вид, как будто он принял меня за сумасшедшую, что было нетрудно при таких обстоятельствах. — Так вы не думали, будто я ведьма? — спросила я, чувствуя нелепость своего положения. Его клочковатая борода задвигалась, как если бы он пытался улыбнуться. — Нет, мадам, — сказал он. — Я привык к тому, что люди принимают меня за колдуна. — Вас? — Я получше присмотрелась к нему. Кроме того, что он был грязен и весь в лохмотьях, ясно было, что этот человек давно не ел. Его запястья и шея, выглядывающая из воротника рубашки, были тощими, как у ребенка. В то же время он говорил на хорошем французском языке, хотя и с небольшим акцентом, что выдавало в нем человека образованного. — Если бы вы были колдуном, то наверняка не очень удачливым. Но кто вы на самом деле?
Тут его снова охватил страх. Он стал озираться по сторонам в поисках лазейки, через которую можно было бы улизнуть, но сарай был новым, добротным, и у него была только одна дверь, где стояла я. Наконец, собрав последние силы и остатки мужества, он выпрямился во весь свой рост примерно дюйма на три меньше моего и с усилием произнес: — Я — преподобный Вальтер Лоран из Женевы. — Так вы священник? — Я была в шоке. Я не могла представить себе, как мог священник, будь то швейцарский или какой-либо другой, дойти до такого состояния. Отец Лоран казался потрясенным не меньше меня. — Священник? — повторил он словно эхо. — Папист? Нет, никогда. Вдруг меня осенила догадка. — Гугенот! Значит, вы — протестант, не так ли? — Я вспомнила тела повешенных, увиденные мною в лесу. Это объясняло многое. Губы его искривились, но он на мгновение крепко сжал их, прежде чем ответить: — Да, мадам. Я — пастор. В течение месяца проводил здесь богослужение. — Тут он быстро облизнул губы, не сводя с меня глаз. — Простите, мадам, мне кажется, что вы не француженка… — Я — англичанка, — сказала я, и он вздохнул с облегчением, как будто огромная тяжесть упала с его плеч. — Великий Боже, — воскликнул он. — Значит, вы тоже протестантка? — Нет, я католичка, — ответила я, — но я не питаю никакой ненависти к протестантам, — торопливо добавила я, заметив выражение тревоги, вновь появившееся в его глазах. — Не беспокойтесь, я никому не скажу, что вы здесь. Вы, наверное, пробрались сюда, чтобы украсть немного еды? — сочувственно спросила я. — Воровать грешно! — в ужасе воскликнул он. — Нет, мадам. Но… — Он снова крепко сжал губы, но взгляд, брошенный в сторону дома, выдал его. — Значит, кто-то из прислуги приносит вам еду, — продолжала я. — И вы позволяете им для этого воровать. А потом, видимо, снимаете с них грехи. Не очень-то прочны ваши моральные устои, как мне кажется. Но это, в сущности, меня не касается. В глазах его засветилась надежда. — Значит, я могу не опасаться ареста, мадам? — Нет, конечно же, нет. У меня у самой нелады с законом. Меня саму едва не сожгли на костре. Сама не понимаю, почему это я так разболталась в тот момент. Может быть, потому, что впервые за долгое время встретила умного, образованного человека. Луиза была милым, добрым и преданным существом, но у нее в голове было примерно столько же мозгов, сколько у кукушки в часах, находившихся у нее в гостиной. Вспомнив о швейцарских часах, я вдруг поняла, кто был таинственным благодетелем пастора. — Знаете, — сказала я, — если вы хотите остаться здесь, я вернусь в дом и скажу Берте или Марице, где вы. У этого бедного человека были кожа да кости, ну и еще глаза. Все, о чем он думал, отражалось в этих больших, мягких глазах. Сейчас он, наверное, подумал о том, что тот, кто намеревался сжечь меня на костре, вряд ли был прав. — Я слышал, — медленно проговорил он, вновь коснувшись своего креста, — об англичанке, которую парижане называют Белой Дамой. Она — коллега Раймона-еретика. У меня вырвался тяжелый вздох. — Да, это я. Хотя я вовсе не являюсь коллегой господина Раймона. Он просто мой хороший знакомый. — Заметив, что пастор опять взглянул на меня недоверчиво, я принялась читать молитву. — Не надо, не надо, мадам, пожалуйста. — К моему удивлению, он опустил крест и улыбнулся. — Я тоже знаком с мистером Раймоном и знал его еще в Женеве. Там он слыл известным целителем и отменным знатоком трав. Ну а сейчас, боюсь, он занялся темными делами, хотя это только слухи и ничего не доказано. — Не доказано? А что именно? И что вообще вы имеете в виду, когда говорите о Раймоне-еретике? — Вы не знаете? — Широкие брови высоко поднялись над карими глазами. — Значит, действительно не сотрудничали с мистером Раймоном и незнакомы с его деятельностью. — Он заметно оживился. — Деятельностью? — В моем представлении это слово не выражало и в самой незначительной мере того чуда, которое он сотворил со мной. Его руки исцелили меня, поэтому я покачала головой. — Я ничего не знаю, но хочу, чтобы вы рассказали мне обо всем. О, да что же я стою здесь и болтаю, вместо того чтобы прислать сюда Берту с едой. Он махнул рукой с некоей долей достоинства: — Это не срочно, мадам. Телесные страдания — ничто в сравнении со страданиями душевными. Католичка вы или нет, но вы были добры ко мне. Если вы не участвуете в оккультной деятельности мистера Раймона, то необходимо вас предостеречь заранее, пока не поздно. Не обращая внимания на грязь и скользкие доски пола, он уселся, прислонившись к стене, и грациозным жестом пригласил меня последовать его примеру. Заинтригованная, я присела с ним рядом, подобрав юбки, чтобы не испачкать. — Не доводилось ли вам слышать о человеке по имени дю Карафур, мадам? — спросил пастор. — Нет? Его имя хорошо известно в Париже, но вам лучше не упоминать его. Этот человек был организатором и вдохновителем неслыханных злодейств и преступлений, проводимых под видом оккультных церемоний. Я не в силах заставить себя даже упомянуть о тех действиях, которые тайно совершались с его благословения, — и кем? Родовой знатью! И это они называют меня колдуном, — пробормотал он, с трудом переводя дыхание. Он поднял свой костлявый перст, как бы желая удержать меня от готовых сорваться с языка возражений. — Я отдаю себе отчет, мадам, в том, что многие слухи не имеют под собой реальных оснований — кому это должно быть известно лучше, чем нам с вами, деятельность же дю Карафура и его последователей известна буквально всем, потому что за нее он был предан суду, заключен в Бастилию и недавно сожжен на костре. Я вспомнила слова, недавно сказанные Раймоном как бы между прочим: «Ни один человек не был сожжен в Париже в течение самое малое двадцати лет». Меня охватила дрожь, невзирая на теплую погоду. — И вы считаете, мистер Раймон был связан с этим дю Карафуром? Пастор нахмурился, с задумчивым видом почесывая свою лохматую бороду. «Не исключено, что у него есть и вши и гниды», — подумала я. — He берусь утверждать. Никто не знает, откуда появился этот самый мистер Раймон. Он говорит на нескольких языках и почти без акцента. Весьма загадочный человек, этот мистер Раймон, но я могу поклясться именем Бога, он — хороший человек. — Я тоже так думаю, — улыбнулась я. Он кивнул, тоже улыбаясь, но потом сразу же сделался серьезным. — И все же, мадам. Находясь в Женеве, он переписывался с дю Карафуром. Он сам мне рассказывал об этом. Он посылал ему травы, эликсиры, высушенные шкуры животных. И даже какую-то редкостную рыбу, которую вылавливают в темных глубинах морей. Эта рыба на редкость страшная — огромная зубастая пасть и почти никакой плоти, а вместо глаз два крошечных, словно фонарики, огонька. — В самом деле? — завороженно спросила я. Пастор Лоран пожал плечами: — Все это может оказаться вполне невинным занятием, конечно. Но он исчез из Женевы, как только дю Карафур попал под подозрение. После казни дю Карафура я услышал, что мастер Раймон основал дело в Париже, а также продолжил нелегальную деятельность дю Карафура. Я хмыкнула, вспомнив, что жилище Раймона и его кабинет были расписаны каббалистическими знаками. Для отпугивания тех, кто верит в них. — Расскажите еще что-нибудь. Брови преподобного Лорана поползли кверху. — Нет, мадам, — произнес он довольно неуверенно. — Больше я ничего не знаю. — Мне тоже нечего сказать, — заверила я его. — Правда? Это хорошо. — Он помолчал немного, затем, как бы решившись, доверительно наклонился ко мне. — Простите, если я затрону болезненную для вас тему, мадам. Берта и Марица рассказывали мне о вашей утрате. Примите мои соболезнования, мадам. — Благодарю, — ответила я, рассматривая полоски света на полу. Посде небольшой паузы в разговоре пастор деликатно осведомился: — А ваш муж, мадам? Он не с вами? — Нет, — ответила я, не сводя взгляда с пола. Мухи продолжали роями сновать вокруг нас. Я не собиралась говорить больше ничего, но что-то заставило меня поднять глаза на пастора. — Он больше заботился о своей чести, чем обо мне или о своем ребенке, — горько произнесла я. — Мне неинтересно, где он сейчас. И я не желаю больше его видеть. Я тут же умолкла, потрясенная только что сорвавшимися с языка словами. У меня этого не было и в мыслях. Но слова прозвучали вполне искренне. Мы во всем доверяли друг другу, и вдруг Джейми солгал мне ради того, чтобы отомстить за нанесенное ему оскорбление. Я все понимала; знала, что месть неотвратима, но просила лишь, чтобы он подождал несколько месяцев. И он обещал, а потом нарушил обещание, разрушив тем самым все, что было между нами. Я могу это понять, но простить не могу. Пастор Лоран положил свою ладонь на мою руку. Она была темной от въевшейся грязи, под обломанными ногтями — чернота, но я не отстранила своей руки. Я ожидала каких-нибудь банальных слов или нравоучений, но он молчал, продолжая бережно держать мою руку. Лучи солнца скользили по полу, мухи монотонно жужжали у нас над головами, а мы все сидели. Наконец он опустил мою руку и сказал: — Вас могут хватиться. Вам пора идти. — Вы правы, мне пора. — Я глубоко вздохнула, чувствуя себя если не лучше, то по крайней мере спокойнее. Затем пошарила в кармане платья. Там у меня был кошелек. Боясь обидеть его, я некоторое время медлила. В конце концов, в его глазах я была еретичкой, если не ведьмой. — Разрешите мне предложить вам немного денег, — осторожно произнесла я. Он подумал минуту, затем улыбнулся, светло-карие глаза засияли. — При одном условии, мадам. Если вы разрешите мне молиться за вас. — Договорились, — сказала я и протянула ему кошелек.
АУДИЕНЦИЯ У ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА После короткого пребывания в Фонтенбло я почувствовала, что силы постепенно возвращаются ко мне, но разум мой по-прежнему находился в дремотном состоянии, не желая ни предаваться воспоминаниям, ни думать о настоящем. Здесь меня почти никто не навещал. Загородный дом был для меня убежищем, где сумасшедшая парижская жизнь казалась одним из тех кошмаров, которые преследовали меня по ночам. Поэтому я очень удивилась, когда горничная сообщила, что внизу меня ждет гость. Но вдруг мне пришла в голову мысль, что это может быть Джейми, и я почувствовала сильное головокружение. Я принялась разубеждать себя. Ведь Джейми должен был находиться в Испании. Он вернется не раньше августа. А вдруг?.. Я отгоняла от себя эти мысли, но мои руки дрожали, когда я затягивала тесемки на платье, чтобы спуститься вниз. К моему величайшему изумлению, посетителем оказался Магнус, дворецкий из парижского дома Джареда. — Простите, мадам, — низко кланяясь, сказал он. — Простите, что я осмелился вас побеспокоить, но я не мог, я подумал… дело может оказаться срочное, а хозяин в отъезде… — Степенный и представительный в привычной обстановке, пожилой человек выглядел сейчас смущенным и растерянным. Потребовалось некоторое время, чтобы хоть немного разговорить его, и наконец, мне было вручено письмо. — Почерк месье Муртага, — сказал Магнус. В тоне его ощущалась антипатия. Я поняла, что этим и объясняется его нерешительность. Наши парижские слуги относились к Муртагу, так сказать, с почтительной неприязнью, которая подогревалась слухами о событиях на Рю дю Фобур Сент-Оноре. — Письмо пришло в Париж две недели назад, — объяснил Магнус. Не зная, что с ним делать, слуги очень волновались, и наконец, он решил доставить его мне. — Ведь хозяин в отъезде, — снова повторил он. На этот раз до меня дошел-таки смысл его слов. — В отъезде? — переспросила я. За время долгого пути письмо помялось и приобрело неопрятный вид. И было легким как пушинка. — Ты хочешь сказать, что Джейми уехал еще до того, как пришло письмо? — Я не могла этому поверить. Ведь в письме Муртага должна быть указана дата отплытия из Лиссабона и название корабля с грузом Карла Стюарта. Чтобы удостовериться, я сломала печать и вскрыла письмо. Оно было адресовано мне, так как Джейми считал, что так надежнее. Мало кому могло прийти в голову заинтересоваться письмом, адресованным мне. Письмо было отправлено из Лиссабона месяц назад, подписи в нем не было, да она в данном случае и не потребовалась. «Саламандра» отправляется из Лиссабона 18 июля» — вот и все содержание письма. Я подивилась мелкому аккуратному почерку Муртага. Во всяком случае, я ожидала увидеть какие-нибудь каракули. Подняв глаза от письма, я заметила, что Магнус и Луиза обменялись многозначительными взглядами. — Что это значит? Где же Джейми? — строго спросила я. Я считала, что он не появлялся в «Обители ангелов», потому что испытывал угрызения совести и стыд за свои безрассудные действия, в результате чего погиб наш ребенок, погиб Фрэнк, да и моя собственная жизнь была под угрозой. Последнее меня уже не волновало. И, тем не менее, я не хотела его видеть. Теперь я стала подозревать другую, более низменную причину его отсутствия. Но тут наконец вмешалась Луиза, приняв всю тяжесть объяснений на себя. — Он в Бастилии, — со вздохом сообщила она. — Из-за дуэли. У меня подкосились колени, и я опустилась на первый попавшийся стул. — Какого же черта ты молчала? — Не могу в точности объяснить, что я испытала, услышав эту новость: шок, ужас, страх или какое-то странное удовлетворение? — Я не хотела тебя огорчать, дорогая, — бормотала Луиза. — Ты была такая слабая, все равно ничего не смогла бы предпринять. К тому же ты о нем не спрашивала, — поспешно добавила она. — Но… и какой же вынесен приговор? — сурово продолжала я. Луиза же принялась отдавать приказания слугам — принести вино, нашатырный спирт, жечь птичьи перья, и все это одновременно, — видно, выглядела я неважно. — Его арестовали за нарушение приказа короля, — сбивчиво от волнения объяснила Луиза. — Ему предстоит находиться там до тех пор, пока король не решит освободить его. Я принялась шептать молитву, хотя с удовольствием прибегла бы к более крепким выражениям. — Хорошо еще, что Джейми не убил своего противника, — поспешно добавила Луиза. — В этом случае наказание оказалось бы гораздо более суровым… ой! — Она подхватила края своей полосатой юбки, и как раз вовремя, так как я нечаянно опрокинула поднос, и стоявшие на нем угощения — бисквиты, печенье разных сортов и какао — полетели на пол. Туда же последовал и поднос. Я застыла на месте, вперив взгляд в Луизу. Мои руки были плотно прижаты к груди, пальцы правой крепко сжимали золотое кольцо, которое жгло как огонь. — Так значит, он жив? — спросила я словно в бреду. — Капитан Рэндолл жив? — Конечно, жив, — ответила Луиза, с подозрительным любопытством оглядывая меня. — Ты не знала об этом? Он тяжело ранен, но, говорят, поправляется. С тобой все в порядке, Клэр? Ты выглядишь… Звон, начавшийся у меня в ушах, заглушил ее последние слова. — Слишком много всего на тебя сразу свалилось, — сочувственно проговорила Луиза, задергивая занавески. — Ты слышишь меня? — Кажется, да. — Я села, свесив ноги с кровати, осторожно проверяя свое состояние после обморока. Голова больше не кружится, в ушах не звенит, в глазах не двоится, ноги не подкашиваются. Основные показатели состояния организма в норме. — Мне нужно мое желтое платье, и пошли, пожалуйста, за каретой, Луиза, — попросила я. Луиза в полном отчаянии уставилась на меня: — Ты собираешься ехать куда-то? Это безумие! Месье Клюзо сейчас приедет. Я срочно послала за ним. То, что ко мне вызван из Парижа известный врач, пользующий представителей высшего света, уже служило гарантией того, что скоро я встану на ноги, а они были мне ох как нужны. До восемнадцатого июля оставалось десять дней. Если не жалеть себя, иметь хорошую лошадь, от Парижа до Орвиэто можно добраться за шесть. Чтобы освободить Джейми из тюрьмы, у меня оставалось четыре дня. На месье Клюзо времени нет. — Хм, — задумчиво произнесла я. — Все равно, вели горничной одеть меня. Я не хочу предстать перед ним в таком безобразном виде. Мои слова прозвучали вполне убедительно, хотя Луиза все еще продолжала подозрительно смотреть на меня. Ведь большинство дам способно подняться со смертного одра, чтобы прилично одеться и выглядеть подобающим образом в такой ситуации. — Хорошо, — согласилась Луиза. — Но ты не вставай с постели, пока не придет Ивонна, чтобы одеть тебя, слышишь? Это было мое лучшее платье — свободное, элегантное, сшитое по последней моде, с широким, круглым воротником, пышными рукавами и расшитое жемчугом спереди. Наконец, одетая, причесанная, напудренная и надушенная, я уже собралась было надеть туфли, предложенные Ивонной, но вдруг нахмурилась и отвела ее руку: — Нет, не эти. Я лучше надену те, другие, с красными каблуками. — Горничная с сомнением посмотрела на мое платье, словно прикидывая, как будут выглядеть туфли на красных каблуках с желтым шелковым платьем, но послушно повернулась к огромному шкафу. Подкравшись к ней сзади на цыпочках, я толкнула ее в шкаф, захлопнула дверцу и повернула торчавший в замке ключ. Я опустила ключ в карман и мысленно похвалила себя: «Прекрасная работа, молодец, Саксоночка! Все эти политические интриги научили тебя таким вещам, о каких ты и не помышляла, обучаясь в медицинской школе». — Не волнуйся, — мягко сказала я содрогающемуся шкафу. — Думаю, кто-нибудь скоро сюда придет. И ты можешь сказать принцессе, что не позволяла мне уходить. Среди воплей, раздававшихся изнутри, я разобрала имя месье Клюзо. — Скажи ему, чтобы он осмотрел обезьянку, — бросила я через плечо. — У нее чесотка. То, что я так успешно разделалась с Ивонной, окрылило меня. Но как только карета тронулась и помчалась в сторону Парижа, мое настроение заметно ухудшилось. Хотя я уже не так сердилась на Джейми, все же видеть его мне не хотелось. Чувства мои смешались, и у меня не было желания разбираться в них. Слишком велика была обида. Горькое чувство утраты не покидало меня, а сейчас к нему добавилась еще и боль предательства. Он не имел права ехать в Булонский лес, и я не должна была ехать за ним. Но мы поступили именно так, и оба виноваты в смерти нашего ребенка. У меня не было никакого желания встречаться с ним и спорить о том, кто больше виноват. Я избегала воспоминаний о том хмуром утре в Булонском лесу. Я старалась вычеркнуть из памяти лицо Джейми, упивающегося жаждой мести, которая погубила его собственную семью. И по сей день стоит мне подумать об этом, как в животе у меня начинаются, спазмы — отголоски недавней трагедии. Пальцы царапали голубой бархат кареты, а я приподнималась, пытаясь таким образом смягчить воображаемую боль в спине. Я выглянула в окно, надеясь отвлечься, но картины природы не волновали меня, и мысли снова и снова обращались к цели моего путешествия. Каковы бы ни были мои нынешние чувства в отношении Джейми, я невольно задавалась вопросом, увидимся ли мы с Джейми или нет, сохранились ли наши чувства друг к другу и будем ли мы снова вместе, я не могла забыть и о том, что он сейчас в тюрьме. А я как никто другой знала, что значит тюрьма для Джейми. Но самыми главными были проблемы, связанные с Карлом, долг месье Дюверни и Муртаг, готовящийся ступить на корабль, следующий из Лиссабона в Орвиэто. Ставки были слишком высоки, и я не могла позволить своим чувствам взять верх над разумом. Ради блага многочисленных шотландских кланов, в том числе и клана Джейми, во имя тысяч шотландцев, которые погибнут у Каллодена и после него, стоит постараться. А для этого Джейми должен быть на свободе. Одной, без него мне не справиться. Во что бы то ни стало я должна вытащить его из Бастилии. Так что же мне следует предпринять? Я видела нищих, тянувших руки к окнам моей кареты, въехавшей в Париж, и решила просить помощи у сильных мира сего. Я постучала в переднюю стенку кареты, и через минуту усатое лицо кучера Луизы повернулось ко мне. — Что вам угодно, мадам? — Налево, — приказала я, — в «Обитель ангелов». Мать Хильдегард задумчиво постукивала грубоватыми пальцами по тетради с нотами, как бы выбивая тревожную мелодию. Она сидела за столом, украшенным мозаикой, в своем кабинете. Напротив сидел маэстро Герстман, который консультировал нас. — Ну, хорошо, — задумчиво произнес маэстро Герстман. — Думаю, что смогу устроить вам встречу с его величеством. Но одно дело вы, мадам, другое — ваш муж… да… Известный музыкант, казалось, с трудом подыскивал слова для ответа; это заставило меня предположить, что обращение к королю с просьбой об освобождении Джейми — дело гораздо более сложное, чем я думала. Мать Хильдегард подтвердила мое подозрение в свойственной ей манере. — Йоган, — взволнованно воскликнула она, — мадам Фрэзер не является придворной дамой. Она целомудренная женщина. — О, благодарю вас, — вежливо ответила я. — Но, если не возражаете, я хотела бы знать, что может грозить моему целомудрию, если я встречусь с королем и попрошу его освободить Джейми? Монахиня и маэстро обменялись взглядами, свидетельствующими, что они в ужасе от моей наивности и не знают, как исправить положение. Наконец мать Хильдегард, как более решительная, принялась объяснять: — Если вы явитесь к королю одна и станете просить его о милости, он истолкует это как вашу готовность переспать с ним, — резко сказала она. После всего, что мне довелось слышать, я не удивилась словам матери Хильдегард, но в ожидании подтверждения взглянула на маэстро Герстмана, и он слабо кивнул. — Его величество чрезвычайно чувствителен к просьбам красивых дам, — деликатно сообщил он, внезапно углубившись в изучение орнамента столешницы. — А это плата за выполнение подобных просьб, — добавила мать Хильдегард уже не столь деликатно. — Большинству придворных только льстит, когда их жены пользуются благосклонностью короля. Выгода, приобретенная ими в таком случае, стоит добродетели их жен. — Толстые губы презрительно искривились при одном упоминании об этом, затем приняли свое привычное насмешливое выражение. — Однако ваш муж вовсе не похож на услужливого рогоносца. — Тяжелые брови вопросительно поднялись, и я в ответ покачала головой: — Думаю, что нет. Слово «услужливый» меньше всего подходило Джейми Фрэзеру. Я попыталась представить себе, как Джейми повел бы себя, что сказал бы, а главное — сделал, если бы узнал, что я позволила себе интимные отношения с каким-нибудь другим мужчиной, даже если бы им оказался сам король Франции. Это заставило меня вспомнить о доверии, которое установилось между нами с первого дня супружества, и меня захлестнуло чувство одиночества. На мгновение я закрыла глаза, борясь со слабостью, но тут же взяла себя в руки — я не имела права забывать о деле. — Итак, — глубоко вздохнув, сказала я, — есть ли какой-нибудь другой выход? Мать Хильдегард посмотрела на маэстро Герстмана из-под нахмуренных бровей, давая ему возможность ответить. Маэстро пожал плечами и тоже нахмурился: — Есть ли у вас какой-нибудь друг, занимающий высокое положение, который мог бы ходатайствовать перед королем за вашего мужа? — Нет, скорее всего нет. Я и сама уже думала об этом, по пути сюда, и пришла к выводу, что обратиться за помощью мне больше не к кому. Из-за скандальной окраски, которую получила дуэль, и сплетен, распространяемым Мари д'Арбанвилль, никто из наших французских знакомых не осмелится взять на себя эти хлопоты. Месье Дюверне, который согласился встретиться со мной, был добр, но трусоват. «Надо подождать, — единственное, что он мог посоветовать. — Через несколько месяцев, когда скандал немного забудется, можно будет обратиться к его величеству, а пока…» Герцог Сандрингем также остался безучастным к моей просьбе. Он так заботился о безупречности собственной репутации, что предусмотрительно отправил своего личного секретаря куда-то с поручением, дабы тот не догадался о цели моего визита. О том, что он станет обращаться к королю по поводу Джейми, не могло быть и речи. Я смотрела на мозаичную поверхность стола, едва различая переплетения узора. Пальцы рисовали петли, кружки и закорючки, следуя неистовой работе мысли. Чтобы предупредить вторжение якобитов в Шотландию, было необходимо освободить Джейми из тюрьмы, и я должна была это сделать, во что бы то ни стало и, невзирая на любые последствия. Наконец я оторвала взгляд от орнамента и посмотрела в упор на маэстро. — Я пойду на это, — мягко сказала я. — У меня нет другого выхода. Наступило тягостное молчание. Потом маэстро Герстман взглянул на мать Хильдегард. — Она останется здесь, — твердо заявила мать Хильдегард. — Ты сообщишь мне о времени аудиенции, когда все устроишь, Йоган. Она повернулась ко мне. — В конце концов, если ты действительно решила так поступить, моя дорогая… — Она сурово поджала губы и помолчала, прежде чем произнести: — Наверное, грешно помогать тебе в подобном деле, но я все же помогу. Я знаю, что у тебя есть веские причины поступать именно так, и какими бы они ни были… И может быть, грех этот будет не столь уж велик по сравнению с твоим самопожертвованием.
— О, матушка. — Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь, поэтому молча прижалась щекой к большой, грубой руке, лежавшей у меня на плече. Потом я бросилась в ее объятия, зарывшись лицом в черную ткань монашеской блузы. Она обняла меня за плечи и повела в розарий. — Я буду молиться за тебя, — сказала она, улыбаясь, несмотря на то, что улыбка мало шла ее суровому лицу, словно высеченному из камня. Вдруг выражение ее лица изменилось и стало задумчивым. Как бы обращаясь к самой себе, она проговорила: — А я все думаю, кого именно из святых покровителей следует просить о помощи в данной ситуации. «Марию Магдалину», — подумала я. Я высвободила руки из рукавов, вознеся их вверх, словно для своеобразной молитвы, и платье соскользнуло с груди, повиснув на бедрах. Или Мату Хари. Но я была уверена, что эта уж точно никогда не будет причислена к лику святых. По поводу Магдалины у меня такой уверенности не было, но, видимо, именно эта раскаявшаяся блудница, единственная из сонма святых, сочувственно и с пониманием отнеслась бы к тому, что я намеревалась предпринять. Я подозревала, что в монастыре никогда прежде не видели такого одеяния. При том, что на церемонию посвящения, в монахини послушницы одеваются нарядно, как невесты Христовы, — ни красного шелка, ни рисовой пудры, я думаю, нет и в помине. «Весьма символично», — думала я, надевая платье, когда дорогой красный шелк коснулся моего лица. — Белое — белый цвет — символ… непорочности, красный — символ неизвестно чего. Сестре Минерве, юной девушке из богатой, знатной семьи, было поручено помочь мне одеться. Умело и с большим вкусом она причесала меня, украсив прическу страусиным пером, увитым мелким жемчугом. Затем аккуратно причесала мне брови, подвела их графитовым карандашом, а губы подкрасила пером, обмакнув его в румяна. Легкие касания пера щекотали губы, вызывая неудержимую потребность смеяться, но не от веселого настроения, а близкого к истерике. Сестра Минерва потянулась за зеркальцем, но я жестом остановила ее. Я не хотела смотреть в глаза самой себе. Переведя дыхание, я кивнула ей: — Посылай за каретой. Я готова. Я никогда раньше не была в этой части дворца. После долгих блужданий по зеркальным коридорам, залитым ярким светом свечей, я уже с трудом осознавала, где нахожусь. Молчаливый джентльмен, прислуживающий королю в спальных покоях, подвел меня к филенчатой двери. Он постучал, затем поклонился мне и ушел, не дожидаясь ответа. Дверь растворилась, и я оказалась лицом к лицу с королем. Как оказалось, король был в брюках, и я расценила это как добрый знак, поскольку, по крайней мере, сердце мое замедлило свой бешеный бег, и прошла тошнота. Не могу с уверенностью сказать, что я ожидала увидеть, но картина, представшая моему взору, действовала успокаивающе. Король был одет непривычно — в рубашку и брюки, на плечи накинут халат из коричневого шелка. Я присела в глубоком реверансе. Его величество, улыбаясь, поспешил поднять меня. Его ладони были теплыми, хотя я инстинктивно ожидала, что его прикосновение должно быть холодным и липким. В ответ я признательно улыбнулась ему. Моя попытка выглядеть, как можно более благодарной удалась, так как он дружелюбно потрепал меня по плечу и сказал: — Вы не должны бояться меня, дорогая мадам. Я не кусаюсь. — Нет, конечно же, нет, — произнесла я в ответ. Он держался более раскованно, чем я. «Ну, конечно, — думала я, — он только этим и занимается». Я глубоко вздохнула и попыталась расслабиться. — Немного вина, мадам? Мы были одни, без прислуги, но вино уже было налито в два бокала, стоявшие на столе, и сверкало рубиновым цветом при свете свечей. Королевские покои были невелики по размеру, но поражали своим богатейшим убранством. В стороне от стола и двух стульев с овальными спинками стоял изящный зеленый бархатный диван. Поднимая бокал и бормоча слова благодарности, я старалась не смотреть на его величество. — Садитесь, пожалуйста. — Людовик опустился на один из стульев и жестом пригласил меня сесть на другой. — А сейчас расскажите мне, чем я могу быть вам полезен. — М-мой муж, — начала я, слегка заикаясь от волнения. — Он в Бастилии. — Конечно, — пробормотал король. — За дуэлянтство, насколько мне известно. — Он взял меня за руку, чуть выше кисти. — Чего бы вы желали от меня в данном случае, дорогая мадам? Ваш муж совершил очень серьезный проступок. Он нарушил мой указ. — Говоря это, он одним пальцем поглаживал мне запястье с внутренней стороны руки. — Д-да. Я понимаю. Но его… спровоцировали. — Тут меня осенило, и я продолжала: — Вы знаете, он — шотландец, а мужчины этой страны, — я старалась найти подходящий синоним для слова «безумец», — бывают, несдержанны, когда дело касается их чести. Людовик кивнул, ниже склонившись при этом к моей руке, которую продолжал держать. Я хорошо видела его жирную пористую кожу и чувствовала запах его духов. Запах фиалки. Сильный, сладковатый запах, но не достаточно сильный, чтобы перебить его собственный мужской запах. Он допил свое вино двумя большими глотками и, отставив бокал в сторону, обхватил мою руку двумя ладонями и принялся поглаживать. Пальцем с коротко подстриженным ногтем он водил по моему обручальному кольцу. — Понимаю, мадам, — говорил он, как бы пытаясь поближе рассмотреть мою руку. — Однако, мадам… — Я буду вам очень признательна, очень. У него были тонкие губы и плохие зубы. Я чувствовала исходящий у него изо рта запах гнилых зубов и лука. Я пыталась задержать дыхание, но так не могло продолжаться все время. — Видите ли, — медленно заговорил он, словно бы тщательно подбирая слова, — я был бы счастлив, проявить милосердие, но… — Я затаила дыхание в ожидании ответа, а его пальцы крепче сжали мою руку. — Существуют некоторые обстоятельства… — Обстоятельства? — переспросила я упавшим голосом. Он пристально взглянул на меня и кивнул. Его пальцы продолжали поглаживать мою руку. — Англичанин, который имел неосторожность вызвать гнев милорда Брох Туараха… Словом, он находился в услужении у одного важного господина, принадлежащего к английской знати. Сандрингем. При упоминании о нем у меня сжалось сердце. — Этот знатный господин… скажем так… ведет важные переговоры, что предполагает определенный статус для него? — позволила я себе спросить. Тонкие губы скривились в улыбке. — Этого высокопоставленного господина заинтересовало, что послужило поводом к дуэли вашего мужа с английским капитаном Рэндоллом. Боюсь, он потребует, чтобы ваш муж был наказан по всей строгости закона. «Мерзавец, — подумала я. — После того как Джейми отказался решить дело миром и настоял на дуэли, лучший способ выкрутиться из щекотливого положения — засадить Джейми в Бастилию на несколько лет. Надежно и недорого. Способ, достойный герцога». Между тем дыхание короля становилось все более взволнованным, и это позволяло надеяться, что не все еще потеряно. Если он не собирался выполнить мою просьбу, вряд ли он мог надеяться, что я лягу с ним в постель. Я предприняла еще одну попытку: — Разве ваше величество находится в подчинении у англичан? — не обинуясь, спросила я. Глаза короля широко открылись от неожиданности. Но он тут же криво улыбнулся, видимо разгадав мою тактику. Все же я коснулась его больного места. Я заметила, как он едва заметно передернул плечами, возвращая себе, подобно съехавшей с плеча мантии, уверенность в собственной власти. — Нет, мадам, — сухо произнес он. — Но принимая во внимание некоторые обстоятельства… — Тяжелые веки на мгновение скрыли глаза, но он не отпустил моей руки. — Я слышал, ваш муж проявляет участие к делам моего кузена. — Ваше величество хорошо информированы, — вежливо заметила я. — Но коль скоро это так, да будет вам известно, что мой муж не поддерживает притязаний Стюартов на шотландский трон. Я была уверена, что именно это он и хотел услышать. Потому что он улыбнулся, поднес мою руку к губам и поцеловал. — Правда? — спросил он. — А я слышал… весьма противоречивые истории о вашем муже. Я глубоко вздохнула и едва удержалась, чтобы не выдернуть руку. — Все эти слухи связаны с бизнесом, — старалась я говорить как можно естественнее. — Кузен моего мужа Джаред Фрэзер — общепризнанный якобит. Мой муж не может всенародно объявить о своих истинных взглядах, так как связан с Джаредом деловыми узами. — Заметив, что тень сомнения, появившаяся было на лице короля, начинает исчезать, я воодушевилась и продолжала уже более уверенным тоном: — Спросите месье Дю-верни. Он хорошо осведомлен об истинных симпатиях моего мужа. — Я уже спрашивал. — Людовик выдержал долгую паузу, рассматривая свои толстые, короткие пальцы, выписывающие узоры на моей ладони. — Какая белоснежная, — бормотал он. — Какая прекрасная. Мне кажется, что я вижу, как кровь бежит под этой нежной кожей. Наконец он отпустил мою руку и стал разглядывать меня оценивающим оком. Я отлично умею читать по лицу, но лицо короля Людовика в эту минуту было совершенно непроницаемым. И неудивительно — ведь он стал королем в возрасте пяти лет. Привычка прятать свои чувства стала неотъемлемым свойством его натуры, таким же обязательным, как бурбонский нос или сонные карие глаза. Эта мысль пробудила другие, и у меня засосало под ложечкой. Ведь он король. Парижане не будут восставать еще лет сорок или около того, и все это время он будет пользоваться во Франции абсолютной властью. Одного его слова достаточно, чтобы казнить Джейми или — помиловать. Он может и со мной поступить как угодно. Один кивок его головы — и сундуки с золотом Франции откроются, чтобы вознести Карла Стюарта на трон Шотландии. Он король и волен поступать, как ему заблагорассудится. Я следила за выражением его темных глаз, в которых читалось тягостное раздумье, и с волнением и страхом ждала, какое решение ему заблагорассудится принять. — Послушайте меня, моя дорогая мадам, если я выполню вашу просьбу и освобожу вашего мужа… — Он снова окунулся в задумчивость. — Я слушаю… — Ему придется покинуть Францию, — сказал Луи, предостерегающе подняв одну бровь. — Только на этом условии он может быть освобожден, — Сердце мое сильно забилось, и я чуть не разразилась слезами. Так вот чего они хотят — выдворить Джейми из Франции. — Но… ведь он изгнан из Шотландии. — Полагаю, — продолжал король, — что этот вопрос удастся как-нибудь решить. Я помедлила, но у меня не было выбора, и я согласилась. — Вот и прекрасно, — кивнул король с довольным видом. Затем его взгляд снова обратился ко мне, задержавшись на лице, скользнул вниз по шее, груди… — Я желал бы в ответ попросить вас об одной услуге, мадам, — мягко произнес он. На секунду наши глаза встретились, и я кивнула: — Я в полном распоряжении вашего величества. — О! — Он поднялся и движением плеч сбросил халат, небрежно кинув его на спинку стула, улыбнулся и протянул мне руку. — Идемте же со мной, дорогая. Я закрыла глаза, думая только об одном — чтобы удержаться на ногах. «Ради Бога, перестань, — уговаривала я себя, — ведь ты дважды была замужем. Нечего ломать комедию». Я поднялась и подала ему руку. К моему большому удивлению, он не повел меня к бархатному дивану, а направился в дальний угол комнаты, где была небольшая дверь. «Будь ты проклят, Джейми Фрэзер, — подумала я. — Будь ты проклят!» Я стояла на пороге и щурилась. Мои размышления по поводу услышанной от Джейми церемонии одевания короля сменились полнейшим удивлением. В комнате было абсолютно темно, смутный свет излучали лишь коричневые масляные светильники в углублениях стен. Комната имела круглую форму, равно как и расположенный в центре стол. В темной полированной столешнице отражалось мерцание светильников. За столом сидели люди, в темноте походившие на бесформенные тени горбунов. При моем появлении они загомонили, но при виде ступавшего следом короля сразу же затихли. По мере того как мои глаза привыкли к темноте, с чувством глубокого потрясения я поняла, что головы людей, сидящих за столом, скрыты капюшонами. Человек, сидящий ближе других к двери, повернулся ко мне, и я заметила, как блеснули его глаза в прорезях капюшона. Мне показалось, что я попала на сборище палачей. Совершенно ясно, что они собрались здесь ради меня. Что им нужно от меня? В моем сознании возникали картины, навеянные рассказами Раймона и Маргариты об оккультных церемониях — принесении в жертву младенцев и прочих сатанинских ритуалах. — Мы слышали о вашем великом мастерстве, мадам, и о вашей… репутации. — Людовик улыбался, но казалось, отнюдь не был убежден в моих способностях. — Мы были бы весьма обязаны вам, дорогая мадам, если бы вы продемонстрировали нам свои необычные способности сегодня вечером. Я кивнула. «Обязаны мне?» Прекрасно. Я очень хотела бы, чтобы он был чем-то обязан мне. Чего именно он желал? Слуга поставил на стол большую свечу и зажег ее. Свеча была украшена знаками, похожими на те, что я видела в комнате мистера Раймона. — Пожалуйте сюда, мадам. — Король, поддерживая меня под локоть, повел к столу. Свеча разгорелась сильнее, и я смогла различить фигуры двух мужчин, молча стоявших среди мерцающих теней. Я вздрогнула при виде их, а рука короля крепко сжала мой локоть. Это были граф Сент-Жермен и мистер Раймон. Они стояли рядом на расстоянии шести футов от стола. Раймон не подавал вида, что знаком со мной. Он стоял спокойно, лишь время от времени поводя вокруг темными лягушачьими глазами. Граф увидел меня, его глаза расширились от удивления, и он, как мне показалось, злобно уставился на меня. Он был одет, как всегда, великолепно и, как всегда, во все белое. Камзол из белого плотного атласа и кремовые бриджи. Ворот и манжеты расшиты жемчугом, сверкающим в тусклом свете светильников. Но если не принимать во внимание портняжное искусство, можно было сказать, что граф выглядит неважно: лицо напряженное, кружева, украшающие его одежду, поникли, а ворот взмок от пота. Раймон же, напротив, выглядел спокойным, он стоял, спрятав руки в широкие рукава своей потертой сутаны, широкое, плоское лицо было невозмутимо. — Эти два человека обвиняются, мадам, — произнес Людовик, указывая на Раймона и графа. — Они обвиняются в чародействе, колдовстве, использовании разумных знаний в колдовских целях. — Голос короля был холодным и угрюмым. — Такие занятия процветали во времена правления моего деда. Но мы не потерпим подобной дикости. Король указал перстом на одну из фигур в колпаках, перед которой на столе лежала стопка бумаг. — Читайте обвинение, — приказал он. Человек в колпаке покорно поднялся с места и начал читать бесстрастным, угрюмым голосом: — Обвиняются в содомии, убиении невинных, профанации священных ритуалов церковной службы и осквернении святого алтаря. У меня мелькнула догадка: то, что проделал со мной в «Обители ангелов» мистер Раймон, благополучно меня исцелив, при желании вполне можно квалифицировать именно как осквернение священных установлений, и порадовалась, что никто этого не видел.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!